Потом снова потянул дверку — и та с хрустом приоткрылась. Верхуша заглянул внутрь — и ахнул. В залитом электрическим светом помещении он увидел совершенно необычайную картину. Там, внизу, кипела жизнь целого завода. Но завода очень маленького, почти игрушечного. Шумели длинные ряды станков; по проходам между ними бегали тележки; надо всем пейзажем величественно плыл мостовой кран. Но самым замечательным был даже не этот мостовой кран, а то, что им, как и другими станками, управляли маленькие серые человечки, и человечки эти были почему-то с хвостами. У Верхуши от умиления нижняя губа свесилась, как у старой лошади.

— Зверечки… — пробормотал он, радостно ухмыляясь.

Картинка была такая живая и веселая, напоминающая о золотом детстве, что у бродяги сама собой протянулась рука — погладить зверечков. Те запищали и начали разбегаться, а Верхушина рука наткнулась на какие-то нитки. Посыпались искры, раздалось шипение. Кожу на концах пальцев обожгло, словно Юрий Семенович наткнулся на горящую сигарету.

Внизу уже царила настоящая паника. Верхуша радостно засмеялся, наблюдая за мечущимися фигурками. Он вспомнил, что у него в кармане должен быть подобранный чинарик, выудил его, закурил, пыхнул дымом в зверечков и, выставив палец, сделал вид, будто понарошку стреляет:

— Пу-пу!

В стреляющий палец неожиданно впилась заноза. Осмотрев переднюю фалангу, Верхуша в изумлении и растерянности обнаружил небольшую ранку, напомнившую ему о тех временах, когда он еще наведывался в поликлинику и сдавал анализы крови.

Тут же несколько иголок впились в лицо. Верхуша пощупал уцелевшими пальцами свой нос, мягкий, как гнилой лимон, и тоже увидел следы крови. Он понял, что теперь стреляют в него, но уже не из пальца и не понарошку!

Юрий Семенович ощутил в желудке биение пульса. Многолетний опыт бомжа подсказал, что надо поскорее сматываться. Верхуша захлопнул крышку опасного подвала и побежал, временами плутая в темных помещениях. От испуга пол словно прилипал к ногам. Несколько раз беглец громко позвал Нерона, но совершенно опустившаяся умная тварь была давным-давно далеко.

Забрав котомку, бомж вылез наружу из опасного дома — и остановился, прошитый дрожью от лопаток до кобчика. По пустырю между заколоченным домом и забором ползли фонарики. Много фонариков. И как только появился Верхуша, их лучи тут же притянулись к нему.

Загородив глаза ладонью, бомж разглядел в отраженном свете тела маленьких броневиков, похожих на кастрюли, и услышал рычание маленьких моторов. Лицо повело наискось от страха; в животе лопнула струна и из штанов раздался унизительный жалобный звук. В отчаянной надежде испугать врага, Верхуша выхватил из котомки самое дорогое, что имел: красивую импортную бутылку — и взмахнул ей над головой с нешуточной угрозой:

— Отвали!

В ответ вспыхнуло, хлопнуло — и беднягу обдало осколками стекла и остатками недопитого накануне спиртного. Обезумев от желания спастись, Верхуша бросился вперед, ударил ногой броневик, оказавшийся тяжелым, словно бабушкин чугунный утюг, и перед тем, как следующий снаряд ударил ему в грудь, успел крикнуть нечеловечески громким и отчаянным голосом, чтобы выпустить страх:

— Неро-он!..

Из проезжавшей мимо патрульной машины заметили странные блуждающие огоньки на территории, огороженной строительным забором. Остановившись, патрульные услышали дикий крик. Понимая, что пустующее крупное здание — слишком сложный объект для двух милиционеров, патрульные сообщили по рации о происходящем, заняли наблюдательную позицию и стали ждать подкрепление.

Копалыч не вызвал Комова в обещанный срок. Такое, впрочем, с ним случалось после того, как он где-то прочитал, что у всех идиотов хорошая память. Неудивительно поэтому, что встреча состоялась не через обещанные три дня (плюс выходные), а через неделю.

— Совсем ты у меня из головы выпал, Комов, — сказал Копалыч. — Садись.

Сам Копалыч, вопреки обыкновению, тоже остался сидеть, что заставляло ожидать серьезного разговора.

— Ну что, поймал своего профессора?

Алексей почувствовал, что рискует покраснеть. "Голос Леоноры слабоват, зато Манрико поет легко…"

— Да ведь сами знаете, Яков Павлович, на хвосте у него висим, — поспешно сказал он. — Жалко, что пилота, который к Смагину влетел, отдали ФСБ. Не было у меня еще таких подследственных, которые в кувшин помещались.

Лялин слушал эти Комовские рассуждения задумчиво.

— Так вот, могу тебе сообщить, что твоего профессора поймали.

Алексей сразу не понял. Или не захотел понять.

— Что вы имеете в виду?

— То имею в виду, что эфэсбэшники раскололи твоего пилота.

Тут до Комова наконец дошло, что именно случилось.

— Взяли Цаплина? Где?!

— Где, где! В Хургаде! Сейчас отдыхает у них на одной известной тебе фазенде. Что молчишь? Неприятно такую новость слышать? Я тоже, знаешь ли, чувствую себя, будто в церкви получил кадилом по мордасам…

Стало понятно, откуда такие изломы в настроении у начальника.

— Было нечестно забирать от нас подследственного!

— Честно, нечестно… им там видней. А твой профессор, я гляжу, человек с большим сюжетом. Так что начальство правильно сделало.

— Правильно?!

— Даже если неправильно, всё равно правильно. Ты молодой еще. Не видел, как следователей повышали за то, что придумали, как дело закрыть?.. Ладно, это к слову. А тебя я вот зачем собственно пригласил…

— Слушаю, Яков Павлович, — сказал Комов мрачным голосом.

— Вот, — сказал Лялин, убирая руки с бумаги, которая всё это время лежала перед ним на столе. — В связи с изменившимися обстоятельствами… То есть — в связи с тем, что дело приняло уже общегосударственное значение, тебя приказано от расследования отстранить.

— То есть… как — отстранить? После того, как я… После всего?..

— Ты что — генералу будешь возражать? — удивился Копалыч.

Эх, напомнить бы ему, что генеральское звание благородства не прибавляет. Но — субординация держит за язык.

— Вот — приказ. Русским по белому написано: "отстранить"…

Даже не будучи самым чувствительным в мире механизмом, Лялин понял, что его подчиненный не в своей тарелке после обрушившихся на него новостей, и счел своим долгом заметить:

— Только не надо воображать себя этаким Христом. Всех Христов, знаешь ли, давно распяли… Дадим тебе премию в размере одного оклада — и займешься наконец фальшивым индусом и прапорщиком… Индус который месяц уже буксует. У меня восемь жалоб от адвоката скопилось. Или для тебя российских законов не существует?..

Алексей Комов плохо слышал эти начальнические рассуждения. Дело, острый дразнящий запах которого он почувствовал раньше других, дело, ставшее его вдохновенной следовательской поэмой, у него отбирали так грубо и несправедливо! От обиды и досады воротник сжал вспотевшую шею. Алексей расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, придавленную галстучным узлом, и полез в карман пиджака на платком. Вместе с платком пальцы схватили что-то твердое, гладкое и легкое. Алексей вынул плоскую коробочку и с недоумением посмотрел на нее. "Предуктал"… Ах, да. Лекарство, забытое зловещим профессором в театре, ведь пиджак-то — пасхальный, для оперы и начальства. Внезапно он разглядел то, чего не заметил раньше: с трудом нацарапанный на гладкой поверхности шариковой ручкой еле видный телефонный номер. Этим утром Комовские мозги соображали медленнее, чем обычно. Обиды и огорчения, знаете ли, даже профессионала могут выбить из колеи.