— Умный бы за неё поборолся.

— У неё впереди вся жизнь. А я свою уже прожил.

— Тогда зачем заставляешь её сомневаться в чувствах к её жениху? — сощурился дед.

— Потому что нет там никаких чувств! Этот брак — большая ошибка, и Сурьма сама это чувствует, но боится признать. Она с ним задохнётся, с этим Астатом.

— Тебе-то какая печаль?

— Я совершил похожую ошибку. Побоялся людской молвы, побоялся, что обо мне подумают хуже, чем я есть. Какая, к чёрту, разница, как о тебе думают другие, если ты сам себя ненавидишь за непоправимый поступок, за неправильный выбор? Пусть теперь думают как можно хуже, этого всё равно будет недостаточно! — воскликнул Висмут и, развернувшись, наткнулся на отцовский взгляд.

В глазах старика словно лопнуло защитное жаропрочное стекло, и Висмут только сейчас увидел в них душу: иссохшую, полупрозрачную, словно папиросная бумага, сплошь посечённую незаживающими ранками, которые уже много лет сочились сукровицей, вытягивая жизнь. Он будто на своей шкуре ощутил, как изматывающе зудят и ноют эти отметины, и хочется уже вырезать их, вырвать с мясом, лишь бы не тревожили… И ты всё продолжаешь и продолжаешь бередить их ещё больше, словно наказывая себя этой болью. Как будто это может что-то исправить!

Несколько секунд они молчали, глядя друг другу в глаза. Первым не выдержал Висмут: поднялся и вышел из купе. Сегодня ему опять ночевать в будке машиниста.

Старик, как только за Висмутом закрылась дверь, вздохнул глубоко, но осторожно, словно внутри него что-то висело на тонкой ниточке и могло оборваться от резкого движения воздуха. Потом несколько раз часто моргнул, с силой потёр переносицу и улёгся на бок, свернувшись калачиком, но не мог уснуть почти до света. Этой ночью удалось выспаться лишь Руту, устроившему себе гнездо в уголке на кухне.

***

Толуол находился в трёх часах езды от Аланина, а в двух часах от Толуола было кладбище паровозов. Висмут и Сурьма должны были оставить вагон (с Празеодимом и Рутом) на толуольском вокзале, съездить на кладбище, найти там подходящие паровозы и вернуться с ними в Толуол на ночёвку. А следующим утром, сцепив всё в один состав, отправиться в обратный путь.

Утро началось не слишком бодро: Висмут был угрюм, Сурьма прятала глаза. Первый час ехали молча.

— О свадьбе договорились наши отцы, когда нам с Астатом было по пятнадцать, — неожиданно сказала Сурьма, глядя перед собой, а не на Висмута. — Мами была счастлива! Неустанно повторяла, что мы — идеальная пара. Я гордилась, что единственная из всей гимназии уже обручена. Чувствовала себя чрезвычайно важной и взрослой и жалела лишь о том, что мы с Астатом ровесники, и он, по сути, всё ещё мальчишка. С семнадцати мы начали вместе выходить в свет, и разговоров стало ещё больше. Весь окружающий мир жужжал о нашей любви и…

— И ты сама в неё поверила? — мягко спросил Висмут, так и не дождавшись продолжения оборвавшейся фразы.

— Не знаю, может быть… Мне нравилось внимание толпы, нравилось появляться под руку с красивым молодым человеком, ловить на нашей паре восхищённые и завистливые взгляды. Меня веселило то, что я помолвлена с перспективным и богатым будущим адвокатом, который ещё и чертовски хорош собой. А уверенность мами окончательно убеждала меня в том, что это и есть любовь. Думаешь, мы не подходим друг другу? — Сурьма обернулась на Висмута, и он едва не ответил невпопад, но вовремя сообразил, что речь об Астате.

— Думаю, ты должна прислушаться к себе. Понять, чего же ты хочешь на самом деле.

— Перестать притворяться, — выпалила Сурьма. — А для этого нужно, в первую очередь, поправить положение нашей семьи. Значит — выйти замуж за Астата.

— Получается, брак по расчёту.

— Получается, так, — вздохнула она. — По взаимовыгодному расчёту.

— И ты думаешь, это избавит тебя от необходимости жить в притворстве?

Сурьма метнула на Висмута испепеляющий взгляд.

— Можно, я честно скажу? Иногда я просто ненавижу тебя! — улыбнулась она. — Особенно когда твоя правота не позволяет и дальше не замечать очевидного. Приходится думать. И делать выбор. Самостоятельно.

— И что в этом плохого? В самостоятельном выборе? Ведь никто лучше тебя не может знать, чего ты хочешь на самом деле.

Сурьма погрустнела.

— Мне кажется, что иногда и самой лучше не знать, чего хочешь на самом деле. Некоторые желания пугают. Следовать им — всё равно что противостоять течению. Но и отказаться от них не так-то просто… И если твой выбор непонятен обществу, вот тогда весь окружающий мир нахлынет, как неукротимый поток, пытаясь сбить с ног, сорвать с места, вернуть туда, где ты, по его мнению, должен быть. А я не уверена, что у меня хватит сил бороться с ним. Меня вернут к началу, но уже опозоренную, пристыженную, побеждённую.

Висмут немного помолчал, будто раздумывая, стоит ли говорить то, что хотел. И наконец произнёс:

— Не нужно бороться с бурным потоком, Сурьма, он тебе неподвластен, ты не сможешь ни остановить его, ни повернуть вспять. Но чтобы не поддаться ему, не отступить, не сойти под его натиском с того места, которое ты выбрала своим, нужно укреплять фундамент.

***

Рельсы большой петлёй огибали кладбище паровозов, и к основному кольцу примыкали ветки коротких «глухих» путей, не имеющих конца — на них стояли те паровозы, которые ещё могли чем-то послужить. Остальные, совсем уже безнадёжные, с путей были сняты и находились внутри кольца.

Проржавевшие, завалившиеся на бок, поросшие зелёным лишайником локомотивы тонули в траве в человеческий рост. Без колёс, с выбитыми стёклами, распахнутыми или же вообще оторванными дверями, они походили на останки огромных зверей. В опустошённом нутре паровозов росли маленькие сосенки, выглядывая верхушками из прогрызенных ржавчиной отверстий с неровными, крошащимися коричневым, краями.

На кладбище работал маневровый угольный локомотив. Его бригаду составляли лишь почерневший от сажи старик-машинист с растрёпанными седыми лохмами и чумазый мальчишка-кочегар. Работы было слишком мало, чтобы держать ещё и помощника машиниста.

— Живые там стоят, — махнул рукой старик, встретив Висмута с Сурьмой, — здесь — обычные. Ищите, чего приглянется. Позовёте, когда вывести надо будет, сделаем.

Вокруг живых локомотивов трава была ниже, реже, и в ней даже виднелись тропочки. Висмут с Сурьмой прошли по одной из них к череде составленных на железнодорожной ветке не-зверей.

— Посмотрим, что у нас тут, — пробормотал Висмут, оглядывая паровозы.

Пока он выбирал те, что внешне казались вполне пригодными и подходили под требования заказчика, пока обходил будки машинистов каждого из них, отбирая наиболее исправные, Сурьма заскучала. Её помощь требовалась в самом конце: проверить пластины мастера Полония в тех локомотивах, которые выберет Висмут, и выявить наиболее «отзывчивые». А пока, устав ходить за напарником хвостом, она свернула в