что началась война. Но то была не война. То был «Церий» — метеорит, долетевший до Земли и рассыпавшийся метеоритным дождём над лесом, приютившим сторожку Полония и его лаборанта. Полоний воспринял это как знак свыше и, справившись с накрывшим его приступом экзальтации, отправился на поиски всех разбросанных по лесу кусков. Он был уверен: они что-то да значат! Осталось выяснить: что?

Прошёл не один день хитроумных экспериментов, прежде чем он понял, что метеоритные осколки очень странным образом реагируют на его, Полония, энергию. Значит, он не ошибся: «Церий» рассыпался именно над их головами, именно в ночь особо отчаянной молитвы неспроста! И учёный принялся с утроенным рвением изучать внеземные камни.

Но даже когда свойства этого материала были установлены, что с ними делать и как их применить в научной среде, Полоний не знал. Требовалось что-то грандиозное! Но ничего грандиозного в голову не приходило — так, сущий смех.

Мысль ему подал лаборант Ванадий, как-то в разговоре случайно обронивший, что вот бы энергию этого метеорита приноровиться использовать так, чтобы двигать большие механизмы. Может быть, что-то типа мельниц? И тут Полония осенило: паровозы! Достаточно грандиозно, чтобы прославиться и войти в историю, не правда ли?

И он принялся изобретать свои пластины — из сплава металлов и метеоритной руды: такие, чтобы их энергии хватало для движения паровоза, но в то же время было бы не слишком много, иначе её станет сложно направлять и контролировать. На эксперименты ушло несколько лет. Но для Полония они показались неделей: впервые он работал над чем-то действительно важным, способным потрясти всё научное сообщество. Осуществить его, Полония, мечту.

И мечта осуществилась, когда он вместе с помощником Ванадием представил на главной научной конференции страны свои пластины. Они произвели огромное впечатление. Тут же нашёлся меценат, купивший Полонию для экспериментов старый паровоз. И на следующей научной конференции мастер Полоний представлял уже не просто осциллирующие пластины, а свою «Ртуть», которая при помощи пластин и пьезоэлектрического резонатора работала на его человеческой энергии. На следующее утро он проснулся самым известным и самым уважаемым человеком в стране.

Казалось, цель была достигнута: живые паровозы пользовались бешеным спросом; в обществе быстро формировалась ещё одна элитная каста — пробуждающие; мастер Полоний работал не покладая рук и купался во всеобщем почёте и восхищении.

За несколько лет им был создан не один десяток осциллирующих пластин для живых локомотивов, и метеоритный материал — обязательная добавка в сплав пластин — подошёл к концу. Тогда-то и выяснилось, что почивать на лаврах всю оставшуюся жизнь у Полония не выйдет. Ему нужно либо продолжать делать свои пластины, раз уж на них такой спрос, либо выдумать что-то ещё — что-то даже более потрясающее, чем живые паровозы. Иначе, уйди он в тень, от былой славы и всеобщего обожания очень быстро не останется и следа.

Мастер Полоний на такой исход был не согласен. Он слишком долго работал, слишком страстно желал славы, чтобы так просто от неё отказаться. Но сколько бы он ни думал, он не находил возможности удержать её.

Полоний вновь вспомнил про Бога и затянул свои прежние тщеславные ночные молитвы, но теперь уже не просил, а требовал. Тогда Бог послал ему метеорит. Теперь Бог должен дать ему что-то получше, иначе Полоний опозорится. Из-за него — из-за Бога — опозорится, ведь не сам Полоний влез на такую высь, не сам достал этот чёртов «Церий»! Это Бог прославил мастера, так что пусть теперь как-то выкручивается, не давая Полонию упасть в грязь лицом. Полоний не собирается один отвечать за всех!

Но ответа на молитвы не было.

Тогда мастер начал врать газетчикам, что стоит на пороге нового научного открытия, которое потрясёт мир. Нужно было потянуть время, чтобы… чтобы… Чтобы — что? Дождаться озарения? Или ещё одного метеорита?

И мастер Полоний выдумывал научную экспедицию в горы, выдумывал свою научную группу и три поезда, на которых они поедут, а сам со своим бессменным лаборантом Ваничкой, верным, словно спаниель, тайно отправился на противоположный конец страны — в глушь под Толуол. Отправился лишь на «Ртути» с прицепленным к ней единственным вагоном и всё ещё надеялся, что за эти месяцы «экспедиции» с ним случится чудо.

Но чуда не происходило. Здоровье шалило, а Полония вновь начали посещать мысли о фатальном конце. «Уж лучше сгинуть в экспедиции великим учёным на пороге грандиозного научного открытия, чем умереть от болезней и старости проигравшимся неудачником и разоблачённым обманщиком», — нашёптывал чей-то ехидный голос у него в голове, и Полоний с каждым днём всё больше к нему прислушивался.

Однажды он решил окончательно: этот голос, чьим бы он ни был, прав. Вот только уносить с собой такую тяжёлую ношу вранья и притворства Полонию не хотелось. Было нестерпимое желание сбросить этот груз, отмыться, отскоблить его от себя. Ему даже чудилось, что и старые его кости болят исключительно из-за этой тяжкой ноши.

Когда время «экспедиции» вышло, у мастера сомнений не осталось. Он подготовился, но ничего не сказал Ванадию. Он знал, что его помощник всеми силами воспрепятствует. А если заранее не узнает, то потом похоронит его по чести и исполнит всё, что тот велит ему в последней записке, оставленной на столе рядом со звуковыми цилиндрами.

Мастер Полоний ещё раз перепроверил револьвер: чтоб уж наверняка, без осечек — и вставил в фонографическую машинку следующий цилиндр.

Глава 23

Этой ночью Сурьма почти не спала, придавленная грузом чужой тайны. Ещё несколько часов назад она отдала бы многое, чтобы узнать её. А сейчас — столько же и даже больше, чтобы не знать. Всю жизнь она мечтала хотя бы кончиком ноготка на мизинце стать чуть ближе к обожаемому мастеру, но никак не думала, что, исполнив это желание, окажется едва ли не сообщницей. Соучастницей неправильных решений, большой лжи и страшного преступления больной гордыни. И ей теперь тоже, как и мастеру когда-то, хотелось сбросить с себя этот груз, отскрести с кожи всю эту правду, которая налипла, словно засохшая грязь. Но это было невозможно: правда оказалась совсем не такой, какой хотела Сурьма, и избавиться от неё, забыть всё услышанное, будто его и не было, не получится.

Утром все были притихшие и какие-то робкие. Празеодим и Рут ничего не знали — Висмут им не рассказал, но они чувствовали общее настроение и не шалили.

Сурьма молчала. Её пробирал озноб. Он рождался где-то глубоко в костях и расползался по всему телу, и зудел под кожей так, что