Как уже говорилось выше, Джон Иванович поставил мне на вид, что Ружке нечего делать в почтовом отделении, и теперь я оставляла ее в Фирвиндене, когда уезжала на службу. Возможно, что мое отсутствие (ведь я уезжала утром, а возвращалась уже вечером) сыграло свою роль, потому что я впервые столкнулась с тем, что рысь стала доставлять некоторые неудобства. Потом уже мне разъяснили, что зверь может казаться сколь угодно ручным, но это вовсе не отменяет инстинктов, наработанных за тысячелетия его эволюции. Ружка от природы была хищницей, и ее флегматичный характер начал претерпевать изменения, которые я не сумела отследить, потому что меня не было рядом. Она стала убегать, а потом возвращалась, неся какую-нибудь добычу – мелкую дичь, лесную птицу или курицу с мызы соседского крестьянина. За курицу мне пришлось уплатить, но я стала бояться, что кто-нибудь из крестьян или охотников может убить Ружку, пока она слоняется вне замка. Поручить кому-то следить за ней я не могла – она никого, кроме меня, не слушалась. Запирать ее было бесполезно – она либо выбиралась на волю, либо устраивала в темнице погром и потом долго ворчала и дулась на меня. Однажды вечером, когда мы с отцом вернулись из Шёнберга, нас встретила встревоженная Минна.

– Ружка загрызла собаку Вильгельма, – сказала она.

Я оторопела. Собаки сторожа были раза в два крупнее моей рыси, и мне даже в голову не могло прийти, что она отважится на нечто подобное.

– Где она? – спросила я.

– Бегает по саду, никого к себе не подпускает.

Отец посмотрел на меня, и его взгляд словно говорил: «Вот видишь, я предупреждал тебя, что это дикий зверь, а ты не поверила». Вконец расстроенная, я выбралась из экипажа и отправилась искать Ружку. Рысь бегала возле пруда, и на шкуре у нее были заметны следы – похоже, собака тоже ее потрепала. Не сразу, но Ружка все же подошла ко мне, и я осмотрела ее раны, оказавшиеся, к счастью, неглубокими.

– Зачем, ну зачем ты это сделала? – твердила я, чувствуя полную беспомощность. – Что тебе в голову взбрело?

Рысь сощурилась, замурлыкала и потерлась о мою ногу. Она словно пыталась загипнотизировать меня и убедить, что все не так плохо, как мне кажется. Я не знала, что мне делать. Я и раньше замечала, что Ружка по неизвестной мне причине не любит слуг: она шипела на Лизу, пару раз пыталась броситься на Теодора, а теперь вот это происшествие с собакой сторожа. Краем глаза я уловила движение и, повернувшись, увидела, как к пруду идет граф Рейтерн с ракеткой в руках.

– Мне очень жаль, что так получилось с собакой, – поспешно сказала я, когда он приблизился. – Я… я заплачу.

Кристиан посмотрел на меня и улыбнулся.

– Вы не знаете, о чем говорите, – произнес он, – погибшая собака стоила уйму денег.

– Но у меня есть деньги! – возразила я.

– Забудем о собаке, – отмахнулся граф. – Я не желаю больше о ней слышать. Как говорил мой отец: если пса загрызла рысь, грош ему цена. У Вильгельма будет новая собака, но не за ваш счет.

Признаться, я растерялась, а Кристиан сделал попытку свободной рукой потрепать Ружку по голове, но не тут-то было: она отскочила назад и зарычала.

– Ради бога, не надо! – вырвалось у меня. – Если она вас укусит, это будет просто ужасно!

– Ну я как-нибудь переживу, даже если она меня цапнет, – беспечно отозвался он. – Что вы думаете с ней делать?

Совершенно упав духом, я призналась, что не знаю. Раньше Ружка не доставляла таких хлопот, а теперь…

– Если я отпущу ее на волю, я каждую минуту буду думать, что ее убьют, – пожаловалась я. – А держать ее при себе становится непросто. Меня все время нет рядом, и она стала позволять себе то, чего раньше не позволяла.

– Да, сложное положение, – заметил Кристиан. – Пойду скажу Креслеру, чтобы вызвали ветеринара. Пусть осмотрит вашу любимицу – мне не нравятся эти рваные раны на ее шкуре.

Когда приехал ветеринар, который обычно занимался лошадьми в имении Корфов, Ружка покорно дала себя осмотреть и даже намазать раны какой-то мазью. Не удержавшись, я пожаловалась ветеринару и спросила у него совета.

– Должен признаться, Анастасия Михайловна, раньше мне не приходилось иметь дела с рысями как с домашними питомцами, – ответил мой собеседник с улыбкой. – Боюсь, что дальше будет только сложнее. У рыси очень хорошо развиты охотничьи инстинкты, и она будет охотиться, выбирая по мере взросления все более крупную дичь, потому что это соответствует ее природе.

Посреди ночи я проснулась. Хотя Ружка находилась в кабинете и дверь спальни была закрыта, я внезапно почувствовала, что рысь не спит. Я вылезла из постели и зажгла лампу.

Рысь ходила по кабинету, прислушиваясь то к одной стене, то к другой. Я различила глухие отдаленные постукивания, но они были настолько слабы, что доносились, словно из другого мира. Внезапно в коридоре послышались шаги, и я замерла на месте.

– Минна! Папа! Лиза! – крикнула я. – Это вы? Отзовитесь!

Рысь бросилась на дверь и стала ожесточенно скрести ее когтями. Из коридора не доносилось ни звука. Успокоившись, Ружка вернулась ко мне, и тут только я поняла, что загадочные постукивания стихли.

Я вернулась в кровать, но мне не спалось. Вновь и вновь я вспоминала клавесин, игравший сам собой, светящийся призрак графини Рейтерн и ее мертвого пса, который выл, и вот теперь – шаги и стуки, которые взбудоражили даже Ружку. «Пожалуй, я не видела только Белую даму… Но если бы в замке Четырех ветров не было привидений, Креслеры никогда не пригласили бы нас жить здесь… И я бы не встретила Кристиана».

«Но, разумеется, я вовсе в него не влюблена», – мысленно добавила я.

Еще долго в ту ночь я ворочалась в постели, забыв о привидениях, а под утро пришла к выводу, что пытаться обмануть себя нелепо и что я все-таки влюблена в Кристиана Рейтерна. Это открытие встревожило меня: в социальном смысле между нами пролегала пропасть, и по всему выходило, что у моей любви нет никаких шансов. Если бы это зависело от меня, я бы предпочла, чтобы он был не графом и богачом, а кем-то поближе к моему обычному кругу общения – фотографом, почтовым работником или сыном мещанина. Но он был тем, кем он был, а я занимала именно то место, которое мне определила судьба.

Утром, когда я появилась на службе, Нил Федорович поглядел на меня с удивлением. Можно его понять – я не выспалась, и под глазами у меня были круги.

Время тянулось томительно долго. Едва выпадала свободная минутка, Лихотинский начинал говорить о своем ребенке, о том, как он ест, пьет и ведет себя. Гофман то и дело вставлял иронические замечания, но мне почему-то казалось, что, несмотря на свою ершистость, в глубине души он завидует коллеге, его заботам и чаяниям. Несколько человек купили марки, один приказчик хотел отправить бандероль дешевым тарифом и был крайне недоволен, когда я доказала ему, что из-за веса она не проходит.