– Я никогда не забуду то, что вы для меня сделали, – проговорила она, и в голосе ее зазвенели слезы. – Мой сын сейчас этого не ценит, нужно время, чтобы он одумался… Если я могу еще что-то сделать для вас, вам достаточно только попросить.

Она царственно улыбнулась (а уж она умела улыбаться, поверьте мне) и поспешила к выходу, чтобы узнать, как обстоят дела у ее ненаглядного сына.

Я осталась в гостиной одна. Над мраморным камином висел большой семейный портрет начала прошлого века – женщина лет 45, тщательно завитая и красиво одетая по тогдашней моде, и возле нее – трое детей. У старшего, молодого человека лет 20, было тонкое отчужденное лицо, в которое можно влюбиться. Я остановилась напротив портрета и смотрела на это лицо, ни о чем не думая – точнее, думая, но как-то смутно. Я не понимала почему, но поведение графини Рейтерн мне не понравилось. Она была щедра и великодушна, но, по правде говоря, я бы предпочла, чтобы объектом ее щедрости и великодушия стал кто-то другой. Мне не нужны были ее милости. Я не могла держаться с ней на равных, а деньги, которые она вручила мне почти насильно, только подчеркивали, что я нахожусь гораздо ниже ее, – и в то же время, не буду лукавить, какая-то часть моего существа была рада, что получила материальное вознаграждение. Все эти противоречия сбивали меня с толку: по молодости я придавала слишком большое значение цельности характера, которая на самом деле существует только в романах не самых лучших авторов. Потому что человек противоречив, непоследователен, непостоянен и изменчив.

Услышав скрип двери, я даже не повернула голову. Вошедшая Минна забросала меня вопросами, на которые я нехотя отвечала.

– О! Она дала вам деньги! Ну так это прекрасно! Сколько тут?

Я ответила, что не знаю, чем, по-видимому, озадачила Минну. Повинуясь ее напору, я подошла к столу и стала пересчитывать бумажки. Здесь было много иностранных денег – главным образом немецких марок, но попадались и французские франки. Без Минны, которая назубок знала курсы валют, я бы не сумела разобраться, что к чему.

– Да тут и трехсот рублей не наберется, – разочарованно протянула Минна, когда подсчеты были закончены. – И бумажки сплошь мелкие… Получается, не так уж дорого она ценит жизнь своего сына!

Это было уже чересчур, и я довольно резко высказала жене управляющего свое недовольство. Во-первых, я ничего не просила у графини Рейтерн, во-вторых, я и мой отец живем в ее замке, не имея на то никаких прав, и вообще…

– Фирвинден принадлежит вовсе не ей, а графу Кристиану, – возразила Минна. – Ради бога, не обижайтесь, но я все же вам скажу: вы становитесь такая смешная, когда горячитесь! И послушайте моего совета, потому что я старше вас: не стоит переживать за таких, как графиня Рейтерн и ее семья. За нас они никогда переживать не станут, так что нет смысла принимать их дела близко к сердцу. Если графу Рейтерну на роду написано покончить с собой, он убьет себя, что бы вы ни делали. Один раз вы его спасли, но во второй или третий раз вас просто не окажется рядом, и он умрет – не потому, что ему тяжело или он испытывает невыносимые страдания, а просто потому, что он глуп. Еще моя мать говорила, что глупость не лечится, и она была совершенно права.

– Вам ведь не нравится Кристиан, не так ли? – не удержалась я. – Почему?

Минна холодно посмотрела на меня.

– Люди проходили через куда более страшные испытания и оставались живы, – ответила она, неприязненно кривя свой тонкий рот. – Граф Рейтерн вообразил, что судьба ополчилась против него, потому что какая-то девица предпочла ему другого. Интересно, что бы он запел, если бы остался, как моя мать, один, без денег и с шестью детьми на руках. Отец проиграл все состояние в карты и ушел к другой женщине, а когда она выгнала его, вернулся к нам. Однажды вечером он был пьян, не потушил свечу и не заметил, как загорелась мебель. Он сгорел заживо, а мои брат и сестра задохнулись от дыма, их не успели спасти. И моя мать не говорила о самоубийстве, она знала, что несет ответственность за тех четверых детей, которые у нее остались. С отцом мы были всего лишь бедны, а после него стали просто нищими. Нам было настолько плохо, что… – Минна страдальчески скривилась и закрыла глаза рукой. – Два или три года мы перебивались какими-то крохами, помощью немногих друзей, которые не покинули нас в беде, а потом умерла тетка матери, и нам достались небольшие деньги. И мало-помалу все наладилось, а потом я встретила Руди и сразу же поняла, что это мой человек.

– Вы никогда раньше не рассказывали о том, что вам довелось пережить, – сказала я. Почему-то мне казалось, что хотя отец Минны был картежником, до полного разорения дело не дошло.

Моя собеседница усмехнулась.

– Зато теперь вы знаете, почему я не могу сочувствовать графу. Меня судьба била, а его всего лишь щелкнула по носу, и он вообразил, что получил смертельное ранение. – Она посмотрела на мятые ассигнации, лежащие на столе. – А графине Рейтерн все-таки стоило дать вам больше денег, раз уж она так дорожит своим сыном. Но, по крайней мере, того, что я вижу, хватит на золотые часы и пару платьев, а это в любом случае лучше, чем ничего.

Доктор Мюллер осмотрел графа Рейтерна, объявил, что не видит опасности для здоровья, но что пациенту все же лучше день-два провести в постели. Также доктор выписал ему успокоительное – по-моему, точно такое же, какое выписывал и мне, – получил свой гонорар и отбыл восвояси, перед отъездом шепнув мне по-русски:

– У герра графа голова была не на месте – вы его стукнули, будем надеяться, что ваше лечение подействовало лучше, чем мое. Грхм!

Утром я пересказала наш разговор отцу, добавив, что у Мюллера, по-видимому, своеобразное чувство юмора.

– Признаться, я ничего не смыслю в медицине, – рассеянно заметил мой отец, – но, возможно, когда ты огрела этого нервного молодого человека камнем по голове, он действительно понял, что смерть вовсе не так хороша, как ему представлялось ранее.

– Это был не камень, – возмутилась я, – а сук!

Отец ничего не ответил. Он явно был поглощен размышлениями, которые не имели никакого отношения к вчерашнему, и, не выдержав, я напрямик спросила, что случилось.

– Мне не дают покоя шумы, – коротко ответил отец. – И стуки, которые я то и дело слышу по ночам. Скажи, этой ночью ты ничего не слышала?

Я призналась, что спала как убитая.

– Госпожа Креслер тоже слышала шум, но побоялась выходить, – сказал отец. – Я говорил с Теодором, он был испуган. Он сказал, что у него было впечатление, словно призраки пытались прорваться к нему и его жене.

Тут я почему-то подумала о Кристиане – о том, каково ему лежать в постели и слышать странные звуки, которые наука не в состоянии объяснить. Вернувшись вечером с почты, я отправилась навестить графа. Он полулежал в постели и был немного бледнее, чем обычно, но его голубые глаза насмешливо блеснули, едва он разглядел меня на пороге.

– А! Лесная фея! Заходите, заходите, милости просим! – Он приподнялся на подушках и быстро пригладил свои кудрявые черные волосы. – Что же вы пришли без дубинки? Или, может быть, на этот раз вы припасли для меня топор?