А великий естествоиспытатель Сорочкин, понимаете ли, обладает редкой способностью втираться в доверие к простому народу. Это только вздорные и мнительные типы, противные даже, такие, как мы с Газиным и еще Трубецкой, который вовсе зверь, отчего-то невзлюбили Лешу. А нормальные люди сами его находят. Потому что он профессор и с ним весело.

Лешу в принципе хлебом не корми, дай сунуть любопытный нос куда не надо ради изучения человеческой натуры – он ведь не рядовой лингвист, а заслуженный полевой исследователь. И в некотором смысле тоже старый космический волк. В общем, ему стало интересно, как космонавты это делают – через теплотрассу-то. И вместе с парой механиков Леша отправился в загул. Подробностей не помнит, честное слово. Очнулся снова в карантине, со свежей головой, значит, хлестал синтетическую водку. Перебрал. Это бывает сплошь и рядом, когда насосался дешевой синтетики. Но не стал бы он угощать механиков элитными сортами. Он – с народом! Он – как все!

Дебил, блин. Ну каков дебил.

Механики уже второй день в спячке, усвистали на звездолете домой, и ничего узнать у них нельзя в ближайшую пару месяцев – пока «Дежнёв» не выйдет из сверхсвета. А негодяй Сорочкин – вот. Жить будет. Но болеет так тяжело, что почти жаль его, дурака.

Полковник с помощью Трубецкого и даже без пассатижей вытряхнул из Леши все имена, пароли и явки, пообещал допрос под гипнозом на случай, если пациент чего забыл, и посоветовал молиться.

Леша страдал, ныл и жаловался. Не понимал, за что с ним так грубо. Он еще не настолько хорошо соображал, чтобы уяснить, чего натворил и чем страшна ветряная оспа в условно античном городе, где плотно упаковано двадцать тысяч человек и ни у кого нет имунитета.

Никто еще не уяснил.

* * *

Аборигены начали заболевать через неделю. Подозрительно быстро, ненормально для ветрянки. Накрыло, как и следовало ожидать, переводческую группу Унгелена, потом обслугу торгового двора. Недолго мы жили надеждой, что очаг болезни локализуется там, но еще день – и люди стали валиться бессистемно по всему городу. Санитарный наряд – трое очень грустных спецназовцев в химзащите – сбился с ног, мотаясь по столице. Он ничем не мог помочь, только фиксировал новые случаи и наносил их на карту.

Шалыгин заметно нервничал. Долго сидел на посту дальней связи, консультируясь с Москвой. Потом сказал: «Ладно, без паники, я же не специалист, они там поработают с моделью, будем ждать результатов…» Приватизировал нашу «полевую библиотеку» – экспедиционный справочник по всем вопросам, заменяющий вдали от дома Интернет, – и начал стремительно мутировать в вирусолога.

– Чует, значит, что добром это не кончится! – заметил полковник.

Он спросил доктора напрямую, а тот прямо так и ответил:

– Чую, добром это не кончится. Не могу пока дать голову на отсечение и даже зуб пожалею, но вирус какой-то неправильный. Давайте-ка всю экспедицию проколем иммуномодуляторами.

– А что с нашими папуасами делать?

– А для них у меня ничего нет.

Я старался при каждом удобном случае заходить в санчасть – и просто чтобы быть в курсе дела, и потому что там меня встречали лучше всего. И еще, если совсем честно, из-за портрета Унгали в моем домике. Улыбка принцессы теперь казалась немым укором, а срезать картину со стены отчего-то не поднималась рука.

Боевой расчет санчасти был вроде даже рад гостю: я однозначно не приносил дурных новостей. Отец Варфоломей пытался меня, как это у священников зовется, «миссионерить», но не преуспел, зато доктор Ваня научил играть в нарды.

Визит полковника застал нас за игрой, я сразу отодвинулся в угол и притворился мебелью. Слова Шалыгина «для них у меня ничего нет» прозвучали так, что стало больно даже не за аборигенов – за доктора. И полковник в ответ вздохнул совсем по-человечески.

Любит он «наших папуасов», куда деваться.

Когда полковник ушел, я не вернулся к игре. Сам не очень понимая, что делаю, я вызвал систему и позвонил Унгали.

– Моя принцесса, – сказал я. – Забыл, как называется эта ваша сладкая трава, которую вы повсюду сыплете и жжете… Ты не могла бы распорядиться, чтобы к воротам базы привезли мешок? Да, прямо сейчас… Понимаешь, есть такое слово «антисептик», посмотри в словаре. Я хочу, чтобы доктор проверил, вдруг удастся сделать из травы что-то полезное, хотя бы средство для обработки ранок… Ага, большое спасибо.

Сначала в санчасти повисла мертвая тишина. А потом было приятно, черт побери.

– Да ты гений, – сказал Шалыгин.

Доктор раньше не называл меня на «ты». И потом, кстати, тоже.

– Может, ничего и не получится, но в принципе ты гений. Нет, антисептик у нас будет точно. Но хочется большего. Я же помню, что писали про эту траву… Алло, военные! Все на склад, получать большую химлабораторию. Распаковать в отдельном куполе, но не разворачивать. Пусть стоит готовая, будем ее переделывать в химзавод… Молодцом, советник. Пойдешь с ними? Там руки пригодятся.

Еще бы я не пошел.

Давно я не чувствовал себя настолько востребованным.

* * *

Ночью ветрянка «пробила иммунитет» у одного из наших техников.

Утром Москва передала на базу предварительные данные по вирусу. Никогда раньше я не видел Шалыгина растерянным, а Газина – временно потерявшим дар речи. Полковник объявил биологическую тревогу полного цикла и заставил всех поголовно надеть респираторы.

Люди начали терять сознание: по здешней жарище дышать в намордниках было трудно. Доктор Мага сказал, что это сугубо психологический эффект, и расщедрился на транквилизаторы. Некоторым полегчало, некоторым не очень. Я просто выкинул таблетки.

Тем более они оказались какие-то зеленые.

* * *

В первые дни эпидемии Москва не успела ничего решить, и мы буквально навязали МВО свой выбор, о чем не подозревает даже полковник Газин. Он-то уверен, будто дома ему аплодировали. На самом деле Москва долго чесала в затылке, требуя отчет за отчетом, прежде чем сообразила, что чем бы экспедиция ни тешилась, лишь бы не вешалась, и одобрила наши действия.

Считается естественным, что в какую бы задницу ни угодил русский человек, то поступит по совести, ибо русская идея есть идея справедливости для любой божьей твари. Поэтому, узнав, что мы имеем дело с чем-то пострашнее ветряной оспы, никто в отряде даже не подумал, что хорошо бы свернуть базу и уйти от туземной столицы подальше. Наоборот, стало окончательно ясно, что наше место – здесь.

Мальцев предложил компромиссный вариант: отпрыгнуть километров на сто от очага эпидемии и работать тут сменными бригадами.

– Да ты что, – сказал Газин. – А как тогда прикрывать город, если понаедут из степи? Я Тунгусу обещал.

Мальцев поглядел на Газина так, словно впервые его увидел.

Полковник тоже внимательно посмотрел на начальника штаба и сделал то, что обычно не считается необходимым в условиях единоначалия. Он объявил построение личного состава, подробно доложил обстановку, сказал, что придется нам переквалифицироваться в медбратьев, и если кто думает, что сорвется на такой нервной работе, пускай уходит в запасной район, а полковника интересуют только добровольцы, – и весь отряд шагнул вперед.