программками. Вдруг на сцену вышел высокий мужчина и начал играть так здорово, что мы перестали дурачиться. Среди актеров, изображавших зверей, он единственный не кривлялся, смешно шутил и очень убедительно плакал, когда погиб один из персонажей. Я пялился на него до конца спектакля и никак не мог понять, почему его игра казалась мне такой знакомой.

Занавес опустился, артисты вышли к зрителям и поклонились – и только тогда в высоком мужчине я узнал дядю Альфонса.

Я схватил программку и стал быстро ее пролистывать, но не смог найти в ней знакомого имени. Я выбежал в фойе, где висели портреты артистов, – и там, среди сотни чужих лиц, снова увидел нашего загорелого и длинноносого соседа. Прочитав надпись под фотографией, я бросился в гардероб, а потом на улицу, почти не слыша, как орет на меня наша классная.

Родители ждали меня у театра. Я подбежал к ним и выпалил, что видел нашего соседа, что он замечательный актер, что зовут его вовсе не Альфонсом, а Борисом Ивановичем, и – самое главное – что теперь я хочу стать артистом.

– Артистом, альфонсом – невелика разница! – сказал отец, расхохотавшись.

Пока мы шли до машины, отец уговорил маму записать меня в театральный кружок. И только повернув ключ зажигания, с грустью произнес:

– А все же жаль, что наш сосед не автослесарь!

Валентина Кирьянова. Девушка спустилась с крыши

Девушка спустилась с крыши в подъезд, вызвала лифт. Постояла, переминаясь с ноги на ногу, потом скользнула на лестничную клетку. Несколько этажей вниз: мимо облупившихся зеленых стен и перил, поручни торчат наружу ржавчиной кривых гвоздей. Резко остановилась, переводя дыхание. Из открытой форточки в пролете восьмого тянет осенней прохладой, на подоконнике махровый цветок в коричневом кашпо. Пол недавно вымыт и сохнет пятнами в прямоугольнике солнечного света. Здесь она опустилась на ступеньку, вместо сиденья устроила себе пузатый тканевый рюкзак, из которого прежде достала старую тетрадь.

На первой странице улыбается пластиковая метрика из роддома: Клочкова пол Д. дата 15.09.2000 время 12.14 вес 3488 рост 56. Дальше несколько страниц заклеены смятыми, а потом разглаженными чеками от покупок подгузников, бутылочек, пеленок, ползунков. Сквозь них просвечивают аккуратные строчки текста. Девушка пробует оторвать один из чеков, но сделать это невозможно, не повредив самой страницы. Наконец, она добралась до первой ясно читаемой записи.

29 октября. Володин, его посоветовали в регистратуре как толкового специалиста, выслушал так, как будто бы в этом нет ничего странного. Как будто каждая вторая к нему с такими мыслями приходит. Слишком большая нагрузка на психику. Сказал, держите рецепт. Попейте, чтобы восстановиться. Не знаю, не уверена, что хочу к колесам возвращаться.

30 октября. И педиатр сегодня туда же… Вам кто-нибудь помогает?

2 ноября. Такой день был хороший. Ходили на прогулку с Сашей и ее мужем. Довольные – десять недель срок. Смеялась над ними, ну наконец-то! Она дулась в шутку, мол, кто бы говорил, если со мной сравнивать – так у нее еще целых 8 лет впереди. Буду одежду им собирать, ты уже начинаешь вырастать из первых распашонок. Володин – молодец, похоже, таблетки помогают.

10 ноября. Испугалась до смерти… шорох, неужели в квартире еще кто-то есть? Оказалось, Саша. Не смогла меня разбудить, поэтому сама тебя накормила. Спросила где можно развесить постиранные пеленки. Да, она открыла своим ключом. Надо же, ей муж уже давно дубликат сделал.

20 ноября. Пол рассыпается под ногами на синие квадратики, крестики-нолики, буду резать, буду бить все равно тебе! играем с Сашкой в прятки, прячусь на кухне, там мать с отцом, и он в два раза выше ее, склонился у самого уха и орет – где мой чай? Сашка бежит, чай-чай выручай, – мать глаза на меня таращит… я исчезать начинаю, и руки у нее синие почему-то.

Проснулась, подушка в зубах. До утра лежала, не шелохнувшись, лишь бы ты не проснулась, не заорала

22 ноября. Звонила твоему отцу. Абонент недоступен. Абонент вне зоны действия.

23 ноября. Володин уволился, паразит. 24 ноября. Выкидыш. 1 декабря. Выбросила все ножи. 2, 3, 4, 5 д-е-к-а-б-р-я……….

Восемнадцатое декабря. Снова этот чертов день, каждый год один и тот же чертов день.

Какое-то декабря. Новый психиатр, молокосос. Гундел, гундел, гундел. Явиться обязательно через неделю.

Все еще декабрь, странно, мамы с площадки всегда уже идут домой, когда мы только выходим, что у них за режим такой, никак не пойму.

Дальше в тетрадь вложены больничные бумаги, согнутые пополам. Девушка разворачивает одну за другой, но никак не может разобрать почерк. Откладывает их в сторону.

18 февраля. Нотариус вытирает руки влажными салфетками. Уже пачку извела. Уточняет, что с момента подачи заявления в суд у меня еще будет возможность его отозвать. И даже в течение шести месяцев рассмотрения дела можно повернуть назад. Но не после вынесения решения суда, – голос ее плавится, заливает комнату изнутри. Слова крупными каплями стекают с потолка прямо мне на голову, – но не после вынесения решения суда!

Тише, пожалуйста, тише, ведь я не глухая. Шесть месяцев… один, два, три, четыре, – сто восемьдесят. Да, сто восемьдесят дней. Но не после. Холодная липкая ладонь сестры сжимает мою. Мы опять остались одни в целом мире. Как тогда. Нет, теперь остаетесь вы с ней.

За окном вдоль белой обочины дороги ее муж наматывает круги. Коляска звенит розовым цветом. Там в скафандре маленький космонавт. Добро пожаловать в этот мир, детка.

Больше записей нет.

Девушка закрывает глаза и сидит неподвижно. Только руки ее еле заметно скользят по поверхности листа, тихо-тихо, словно пробуя на ощупь лицо любимого человека. И бесформенная всеобъемлющая пустота внутри ее, постепенно, в такт медленному движению пальцев, которые отчего-то кажутся непривычно толстыми сейчас, обретает свой горизонт и свое дно, застывая острыми краями потрепанных страниц.

– Мам, алло, мам, привет. Давай к тете Ане на могилу съездим завтра, ладно, давай?

Павел Миронов. Трактор

«Беларус» – удобный трактор. Вася на нем уже три года работает. Правда, под конец смены от двигателя несет гарью, но это уж пусть механики смотрят. Вася – водитель. Ему что – баранку крути, по маршруту езди. Катайся себе и песни пой. Все равно трактор шумит так, что ни черта не слышно.

И Вася пел. Лучше всего шли военные песни. Про «Катюшу» или танкистов.

Сегодня Вася не поет: двойная смена. Холодно, маетно. Квартал, заросший пятиэтажками пополам с кленами, спит. Голуби на плоских крышах. Других птиц не слышно – улетели. Небо с утра светлое, без облачка, но солнце