таком же марте до рассвета что-то читала под мерный перестук дедовых инструментов. Дед зашел к ней и, чтобы не разбудить домашних, позвал на крыльцо, показать новую, готовую свирель. И играл. Дыхание спящего дома, редкое уханье совы, тонкое пение одинокой птицы и редкий гудок ночного поезда. Саша, наконец, вспомнила и подхватила без слов эту мелодию.

Испугавшись, что Грохотун расскандалится, резко обернулась.

Он сидел совсем рядом, закутанный в ее кофту, и с ритмичным рокотом катал по полу яблоко с мятым боком.

– Пой. Мама, пой еще.

И она запела. А мартовский снег, вдруг поплывший над полем, дрогнул и полетел. Вверх.

Нонна Гудиева. Говóря

Привет, Тим!

Не волнуйся, я уже в Москве, в аэропорту, и совсем скоро буду дома, в Нью-Йорке, но мне не терпится с тобой поделиться.

За несколько дней жизни в деревне я отвыкла от цивилизации, там нет сотовой связи, и только теперь я могу написать тебе про свое приключение!

Десять дней назад, в Москве, после окончания моей стажировки, Оля, она будущий лингвист, предложила мне поехать с ней в лингвистическую экспедицию, в поморскую деревню – Ставреньгу.

Тим, у моей бабушки был давний друг, русский, родом из этих мест, они познакомились на фронте, во время Второй мировой, мы в семье хорошо знали эту историю – они переписывались, писали друг другу бумажные письма. Он несколько лет назад умер, близких у него не осталось, и бабушке не сообщили, кто его хоронил, есть ли памятник на могиле, а для нее важно было знать, что могила не заброшена. Бабушка всегда любила Россию, и только благодаря ей я говорю на русском без акцента.

И я решила лететь с Олей в Ставреньгу, чтобы найти его могилу…

Дорога заняла около трех суток – перелет до Архангельска, два поезда, 10 часов на уазике по бездорожью среди тайги, паром. С каждой новой сменой транспорта мне казалось, что я все больше проваливаюсь в прошлое.

Ставреньга похожа на лунный кратер в окружении полей, в этой деревне все избы будто водят хоровод вокруг ушедшего древнего озера. На домах, как паутина, растянуты рыболовные сети, а старые баркасы похожи на мертвых китов с обнажившимся позвоночником и ребрами.

Меня поселили у Матрены Федотовны, местной колдуньи, но, кроме страшных сказок и слухов, я ничего волшебного в ней не обнаружила, она живет вдвоем с сыном, вдовцом, Николаем, да летом к ним приезжает погостить внук Николая, Ванечка.

В деревне остались одни старики, молодежь уехала, но все помнят поморский говор, и мы с Олей обхаживали местных бабушек – Оля беседовала, а я писала на диктофон и стенографировала.

Меня в Ставреньге невзлюбили – еще никогда я не встречала такого безоговорочного отторжения. Сначала я решила, что меня не принимают из-за того, что я иначе одеваюсь, бегаю по утрам, не ем мяса и рыбы, а мои часы сигналят, когда пришло время размяться. Но нет, Тим, все оказалось гораздо хуже – меня не приняли потому, что я из другого мира, я чужая этим людям.

Матрена Федотовна каждый день готовила «жареху» – жареную треску, и как-то за обедом Ваня вдруг покрылся сыпью и стал отекать так стремительно, что я еле успела добежать до своей комнаты за таблетками, как у опытного аллергика, они у меня всегда с собой. Вернувшись с лекарствами, я увидела, как Матрена Федотовна поит Ваню своими колдовскими отварами. У нас завязалась нешуточная борьба, мы тянули Ваню в разные стороны, и когда глаза у него закатились, Николай, наконец, разрешил мне дать ему таблетку. Ваня быстро пришел в себя, но с тех пор они окончательно от меня отдалились, наверное, я пошатнула авторитет Матрены Федотовны.

На кладбище я решила заехать на обратной дороге из Ставреньги, оно было по пути. В деревне машина только у Николая, и он взялся меня отвезти на кладбище, а потом подкинуть к остановке автобуса.

В восемь утра на кладбище никого еще не было, пришлось ждать служительницу, она долго копалась в ветхих тетрадях – у нее нет компьютера, бумага рассыпалась под ее пальцами, наконец, она показала номер могилы на карте. Я уже сильно паниковала в тот момент – время поджимало, я знала, что автобус не будет меня ждать.

Северная часть кладбища была самой старой, она заросла высокой травой, кустарником, номеров могил совсем не было видно. Николай остался в домике служительницы, помощи ждать было неоткуда, и я решила действовать планомерно – продираясь по лесу из высохших соцветий, разросшихся кустов, подходила к каждой могиле и искала надпись, но трава застилала все. И тогда я стала руками рвать траву, осоку, вырывала с корнем, и мне открывались надгробия, заброшенные ограды и покосившиеся кресты…

Колготки сразу порвались из-за колючек, разошлись огромными дырами, руки и ноги покрылись царапинами, закровили…

Ситуация была совершенно неправдоподобной – американка, кандидат наук, в хорошей юбке, купленной на 5-й авеню, полола голыми руками сорняк на русском кладбище.

Спустя полчаса пришел Николай и закурил, мрачно на меня поглядывая, злился, что теряет столько времени. И тогда я, терпевшая все эти дни, вдруг позорно разревелась, стараясь не разгибаться, чтобы Николай не видел моего лица. А он встал напротив длинной череды могил и тоже начал выдирать сорняк, и так мы шли навстречу друг другу, пропалывая кладбище. Вдруг он выпрямился и крикнул мне: «Твой Горюнов, что ли?» И я побежала к нему, не выбирая дороги, через колючие кусты. А он ждал меня, разведя руками траву, открыв могилу. Там, на надгробии, сохранилась плохо видная фотография улыбчивого парня, похожего на Гагарина. Слезы у меня полились еще сильнее, а Николай обнял меня за плечи и сказал: «Не плачь, дочка!»

Тим, я уже скучаю по Ставреньге…

До встречи, твоя Лара.

Александра Бруй. Идеолог

С утра про Ефимова уже спрашивали трое. «Где он?», «Когда будет?» – весь день в предбаннике бывшего музея раздаются эхом вопросы, повисают в сыром квадрате комнаты. Его никогда нет, мы прозвали его Легендой не за умение убеждать – за почти мистическую неуловимость.

Пока мы дышим влажным мелом и штукатуркой, Легенда ищет спонсоров и защитников, заводит правильные знакомства, резво отстукивая в телефон все новости большим пальцем костлявой руки, обращая по пути в свою веру новеньких очкастых максималистов.

– О! Легенда уже пост накатал, – щурится в экран ноутбука Ирка, – «Неугодная история. Еще один дом XVIII века под угрозой сноса…» – острый подбородок Ирка утапливает в седые катышки черного когда-то свитера – бесстрашный он парень!

– Идеолог, Ира, – поправляет Стас и закашливается, хватаясь за горло, –