Врач задал несколько вопросов, недоуменно повертел коробочку с безвредной мазью и поспешил откланяться, выбросив из головы этот странный вызов. Грегори узнал, что Джесси с Адрианом гуляют в саду, и отправился их разыскивать. По дороге он с трудом удержатся от насвистывания — Лайонел мог услышать. Тут ему пришло в голову, что хорошо бы, прежде чем Адриан ляжет, выяснить личность посетителя в сером костюме. Удачный вечер почти полностью вытеснил неприятное дневное воспоминание. Ну его, этого Иоанна! А все-таки…

Адриан с восторгом принял весть о том, что будет спать в дядюшкиной спальне, согласившись, что маме лучше побыть одной, и просиял, услышав, что на ночь они еще поиграют в тайные картины. Правда, теперь у них нет красивой чаши, но дядя знает и другие способы.

Усевшись за стол перед полированным черным диском, Адриан нетерпеливо поерзал и сказал:

— Ну, спрашивай, что я вижу!

Грегори, сидевший напротив, откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на малыша, восстанавливая в памяти образ незнакомца в сером.

— Видишь ты высокого мужчину в сером костюме и мягкой шляпе? — спросил он, одновременно передавая ребенку мысленный образ.

Не колеблясь ни секунды, Адриан ответил:

— Да, вижу. Он верхом на лошади, и вокруг много-много народа, тоже на лошадях и с длинными-длинными палками. И все скачут. Ой! Их уже нет.

Грегори нахмурился. Что за чертовщина? При чем здесь кавалерийский полк? Выходит, днем к нему заходил простой уланский офицер? Он сосредоточился.

— А что он сейчас делает?

— Сидит на подушках, — быстро ответил Адриан. Там еще человек в красном и человек в коричневом. Вот, на колени встали. Дают ему какой-то кусок бумаги. Он улыбается, а они уходят. Все. Ушли, — радостно закончил он.

Грегори над этим поразмыслил.

— Адриан, а ты можешь посмотреть, откуда он пришел?

Не видишь воду или поезд?

— Нет, — тут же ответил мальчик, — нету поездов. Там много таких смешных домиков и церквей. Вот он выходит из церкви. Ой, как здорово он одет! И в короне! За ним выходят люди, много людей. У всех короны… и мечи! И флаги! Он на лошади, а вокруг свечи горят и такие штучки летают, ну, качаются, от них дым… Ой, пропало…

Грегори поспешил осторожно закончить сеанс. Надо было разобраться в том, что нагородил мальчишка. Чего-то он здесь не понимал. Отправив ребенка в кровать и пообещав, что завтра они опять во что-нибудь поиграют, Грегори заглянул к Лайонелу и вышел из дома, подождать доктора. Барбара лежала тихо, и Грегори гадал, что же с ней творится. Если морфий сковал ей руки и ноги, куда направилась сила, заставлявшая ее плясать? Если она не проявляется вовне, значит — действует внутри? Может быть, ее сущность, истинную Барбару, сейчас все глубже затягивает поток желания, против воли объединяющий ее с Хозяином? Весьма неожиданно для милой, молодой женщины середины двадцатого века! Да, вернуться она, пожалуй, не сможет.

Лайонел перегнулся через подоконник и выглянул в сад. Барбара, по-видимому, спала. Неподалеку от дома стоял на дорожке Грегори Персиммонс и смотрел на луну. Будь Лайонел сейчас в обычном состоянии, он бы тоже полюбовался луной. Луна пугала его не так, как солнце, огромный, глумливый, палящий шар, вытягивающий из земли зловещие призраки. Однако сегодня они как-то побледнели, отступив перед настоящей, хотя и очень странной бедой. Худшие из его химер не шли ни в какое сравнение с тем, что случилось на самом деле. Последний незыблемый оплот, любимая жена — лежит неподвижно на одре загадочной болезни, а дом его отдохновения распахнут настежь перед вихрем незримых и злых сил. Лайонел перенес бы измену, примирился бы с мыслью о сопернике — он никогда не питал иллюзий на свой счет, — но происходило нечто несусветное. Где соперник? Чем удержать эту мятежную и любимую женщину? Откуда это нежданное безумие? Он знал, что так бывает, когда человека побеждают призрачные силы, глумящиеся над всем человеческим. Но здесь?.. Оставалось терпеть и ждать.

Он достал портсигар и закурил. Бедная Барбара! Ей уже не закурить больше, она вообще едва ли станет прежней.

Как же теперь жить и зачем? Перед ним встал вопрос, который встает почти перед каждым англичанином, отравляя печаль и радость. Он возникает раньше, чем жизненный опыт успевает подыскать приемлемый ответ. И если ответишь не правильно (чаще всего так и бывает), вопрос жестоко мстит, обращая любовь и смерть в какие-то пародии, разрушая дружбу, высокую мысль и блаженный отдых. Теперь этот вопрос навис над Лайонелом Рекстоу. Где взять денег? Как быть с Адрианом? Что будет дальше с домом? Что вообще будет? Он ведь не сможет содержать и семью, и служанку, а если бы и смог — как представить в их уютном доме еще какую-то хозяйку? Разве что уж очень старую… Хорошо, а как ее найти? Сколько ей платить? Даже если Барбаре станет лучше, нельзя же оставлять ее одну с Адрианом! А если лучше не станет? Где-то в Шотландии у нее была тетка, ревностная кальвинистка. Лайонела передернуло, когда он представил себе Адриана, отданного на воспитание кальвинистам. Чувство юмора напомнило, что его мировоззрение, строго говоря, тоже следует считать кальвинистским, но он никогда и мысли не допускал воспитать Адриана в кальвинистской вере. У самого Лайонела подходящей родни не было. Так, а друзья? А что — друзья? Им ребенка не подбросишь. Да и живут они не очень-то… Вот Кеннет, у него вообще нет удобств. Ну что за треклятый мир!

Персиммонс насмотрелся на луну, обернулся, заметил в окне Лайонела и приветливо ему помахал. Тут же Лайонел подумал: а если Адриан останется в Калли? Здравый смысл тщетно подсказывал, что у него нет права даже помыслить об этом, но фантазия не сдавалась, пока Грегори не вошел осторожно в комнату и не встал у окна.

— Ну что, спит? — шепотом спросил он.

— Спит, — горько прошептал Лайонел.

— Я тут подумал, — проговорил Персиммонс, — вы, наверное, беспокоитесь из-за Адриана. Да? Право, не стоит.

Пусть поживет у меня. Либо здесь, либо в Лондоне. Вы же видите, мы с ним прекрасно ладим.

— Вы очень добры, — выговорил Лайонел. Конечно, с одной стороны, предложение это решало проблему, но с другой… с другой стороны, Лайонел оставался один на один с такими трудными делами. Оттого, что уладится проблема с Адрианом, все прочее не станет менее ужасным. «Нет, это уже эгоизм, — мрачно подумал он. — Господи Боже мой, неужели я такой эгоист?»

— Вы очень добры, — снова произнес он.

— Да нет же, — ответил Грегори. — Для меня это скорей удовольствие. А вам надо развязать руки. Нет, какая беда!

Так и кажется, что какой-то злой рок подстерегает нас из засады.

— Из засады? — переспросил Лайонел, испытывая от разговора и облегчение, и раздражение. Что могут знать о злосчастной судьбе такие благополучные люди, как Персиммонс?

— Да какая уж там засада, — сказал он с горечью. — Это — закономерность. Стоит поглядеть на мир…