конце концов он признавал и не подпускал к себе никого, кроме своей молодой хозяйки и конюха. Впрочем, леди Гильда Нортон не имела никакого желания ухаживать за животным, которого ей «прислали заменить ее дорогого Филипа». Альенора же нежно любила этого коня и не желала продавать его, хотя ее мать без устали наставала на этом.

— Мне невыносимо знать, что это животное находится в стойле моего замка! Если ты любишь свою мать, ангел мой, ты продашь его, и как можно скорее, — постоянно говорила леди Нортон дочери, когда та в очередной раз выводила Тень на длинную прогулку по саду.

— Вы забываете, матушка, что Тень был подарен нам самим королем. Что подумает Его Величество, когда узнает о том, что его подарок был так грубо нами отброшен, продан другим людям? — мудро отвечала Альенора. — Вы уже изгнали из замка мою бедную Бригиду и лишили меня лучшей подруги, но лишить меня еще и Тени я вам не позволю.

Решительность дочери, или «упрямство», как считала хозяйка замка Нортонов, печалила ее, но она не смела даже думать о том, чтобы воспользоваться отсутствием дочери, когда та объезжала окрестности, и продать Тень. Теперь, когда у нее остался лишь один ребенок, лишь ее Альенора, леди Нортон готова была терпеть даже самые дерзкие ее выходки и колкости.

— Моей вины в том, что Бригида покинула нас, нет. Это было ее решение, и со мной она совета не держала, — говорила в свою защиту леди Гильда. Однако в душе она знала, что именно она выжила бывшую невестку из дома ее покойного супруга. Но горевать о потере леди Нортон не находила нужным: отъезд Бригиды принес ей некоторый покой и смирение. Боль в ее душе притупилась, когда она не видела ту, что должна была произвести на свет дитя Филипа, но так и не сделала этого. В душе матери, потерявшей сына и не ставшей бабушкой, не была прощения ни для Бригиды, ни для ее родителей, которые навсегда потеряли ее дружбу и уважение, как те, кто родили на свет эту неблагодарную, ни к чему неспособную Бригиду.

— Порой вы слишком жестоки, матушка. Но я прощаю вам. Надеюсь, Бригида нашла в монастыре Кале то, что искала, — пожимала плечами Альенора.

На это леди Нортон никогда не находила ответа, а сразу вспоминала о важных делах и исчезала. Отношения между ней и дочерью стали холодными: смерть Филипа открыла Альеноре глаза на то, каким страшным тираном могла быть ее мать, а та обижалась на дочь за то, что она не поддержала ее ненависть к Бригиде. И все же, каждое воскресение, после мессы, они вместе подолгу стояли на могиле Филипа, уже успевшей зарасти майскими полевыми цветами. Леди Нортон, сломавшая ногу при падении из окна, сильно хромала. Кости срослись неправильно, и бедная женщина испытала боль при каждом движении, но, гордая и величественная, она никогда не жаловалась на эту боль, никому, даже Альеноре. К тому же леди Нортон чувствовала перед дочерью вину: когда она так внезапно поддалась чувствам и сбросилась с окна, она совсем позабыла о том, что таким образом лишает свою дочь матери. Леди Гильда укоряла себя за то, что в тот злосчастный миг она решила добровольно уйти из жизни, совершить грех самоубийства… Что было бы, размозжи она голову о камни? Альенора в один миг лишилась бы и брата, и матери! Видимо, сам Господь уберег ее и не принял ее решения, и, к счастью, пострадала лишь нога. К счастью, не был сломлен позвоночник, что приковало бы несчастную, тронувшуюся умом от горя женщину к постели, что, в свою очередь, заставило бы Альенору всю жизнь досматривать неходячую мать, жертвуя своей молодостью и красотой.

Бывало, мать и дочь целыми днями не говорили друг другу ни слова, и эта нездоровая атмосфера и недосказанность удивляла верных слуг замка: что произошло? Всегда такие дружные, леди и мисс ведут себя так холодно и черство по отношению друг к другу! Что стало причиной этому? Разве смерть господина Филипа не должна была сплотить их и связать еще крепче? Да и ведь миссис Нортон, молодая вдова, уже давно не живет в замке! Здесь остались лишь эти двое!

Замок наполнился шепотом, однако леди Нортон и Альенора мало обращали внимания на сплетни слуг. К тому же, к чему оправдываться перед простолюдинами? Не господское это дело.

С тех пор, как Нортоны узнали о смерти Филипа, замок больше никогда не слышал пения струн, а огромные залы больше никогда не видели танцев и гостей, но кухонные радовались этим переменам, ведь отсутствие гостей приносило им меньше хлопот. Так как леди Нортон потеряла всякое желание руководить челядью и заботиться о замке, а Альенора предпочитала объезжать земли и собирать налоги, слуги обленились, и замок, медленно, но верно, потерял свой былой блеск и в некоторых местах даже покрылся паутиной и слоем пыли. Благо, благородные леди были слишком заняты своими делами, чтобы проверять чистоту и ругать нерадивых слуг-лентяев. Лишь садовник, без памяти влюбленный в белокурую мисс Альенору, усердно работал в саду, зная о том, что та имела обыкновение совершать в нем утренние прогулки.

Как прекрасен был майский сад! Как любила Альенора ранний подъем и эти долгие, молчаливые прогулки среди молодой зелени и свежих, разноцветных цветов! Она останавливалась у небольшого озера, кормила рыб, обитающих к нем, крошками хлеба, угощала зерном птиц, а затем скрывалась в самой гуще сада, садилась на свою любимую, скрытую от чужих глаз скамью, доставала из рукава своего платья записки, которые каждодневно получала от отца, и с предвкушением быстро пробегала глазами строчки. Но чаще всего, после прочтения тайных посланий девушка хмурилась, раздраженно прятала записки обратно в свой широкий рукав и быстрым шагом покидала сад: то, на что она так надеялась, так и не произошло, и путь в Лондон ей был закрыт. Генрих тайно помолвился с Анной Болейн еще в январе, но дальше этой помолвки дело не шло: королева Екатерина все так же сидела на английском троне, а Анне приходилось довольствоваться титулом тайной невесты короля. Альенора каждое утро спешила в сад с улыбкой, но возвращалась в замок недовольная и озлобленная.

Бригида, как и обещала писала подруге письма, и в те дни, когда из Кале приходила почта, Альенора была счастлива и полна радости. Но вскоре Бригида предупредила, что начала долгий пост, после которого она может быть подстрижена в монахини, и дала знать, что какое-то время будет лишена возможности писать.