Они думали, что научились.

Она стояла, связанная, с закрытыми глазами. От плотно стягивавших ее веревок онемела кожа — и ее тело уже действительно казалось ей почти мертвым… Она слышала, она чувствовала: Мартин Линц, сжимающий в руках их холодную, длинную, острую смерть, уже приближается к ним. К кому-то из них…

А потом она почувствовала, как Марат и Леня одновременно взяли ее за руки, один слева, а другой справа. «Фантомное осязание» — явление, в общем-то, частое при создании ментальной цепи, но на этот раз ощущение было настолько реальным, что она чуть не поверила. Она открыла глаза и поглядела на них — с безумной, глупой надеждой: спасение?.. Нет. Она увидела, что они по-прежнему прикручены каждый к своему дереву. Она увидела, что Линц и двое его безымянных подручных уже направляются к Вале…

Спасения нет. Никто не брал ее за руки, это просто фантомное осязание… Это все цепь. Невидимая, но надежная, крепкая. Хорошая цепь. Пожалуй, лучшая из всех, что они когда-либо создавали… Они сковали себя этой цепью, чтобы не умирать в одиночестве. Чтобы быть всегда вместе. Даже там. Если там хоть что-нибудь будет…

Хорошая цепь.

И все же она не спасла их от страха.

Все началось с Вали. Этот страх пришел с его стороны. Когда он заметил, что к нему приближается Линц. Когда он вдруг понял, что умрет самым первым. Они все видели, что у Вали задрожал подбородок. Как у маленького, которого напугали злым букой. Они чувствовали — он хочет заплакать, закричать в голос, но сдерживается… Он сдержался. Он не заплакал, он даже растянул губы в улыбке, но страх… этот страх, родившийся в нем, комок холода, родившийся у него в животе, никуда не исчез. Он скользнул к ним, к остальным, пробежал по цепи, как заряд электричества.

Они видели Валину смерть.

Они слышали этот звук — как будто колют орехи.

Они видели густой красный сок, стекающий по белесой коре.

Они видели Валины пальцы. Корябавшие эту кору.

Они видели голову. Его голову, перекатывающуюся в траве. Словно он хотел уползти. Укатиться. Зарыться. Словно он еще на что-то надеялся.

Они чувствовали — он все еще был в цепи.

Потом его лицо сморщилось — там, в траве, оно сморщилось, как будто только теперь он все же надумал плакать. Но вместо слез его глаза налились красным, и он зажмурился — быстро, судорожно, одним глазом, точно решил подмигнуть напоследок, — и исчез из цепи.

На его месте в цепи возникла жуткая, болезненная, стылая пустота. Но его страх остался. Как блуждающий огонек. Как разряд. Как вспышка фантомной боли. И когда одна из овчарок жадно лизнула истекающий красным ствол, и когда Линц с мечом направился к Марату, этот страх завертелся по кругу, умножаясь, нарастая, дрожа, и в конце концов, когда снова послышался звук, будто колют орехи, когда Марат тоже исчез из цепи, этот страх перестал быть просто страхом. По крайней мере, для Зины он стал чем-то другим. Тем, что заставляет людей падать на колени, лизать руки, визжать, умолять, валяться в грязи… Возможно, уже тогда она была слабым звеном.

— Пожалуйста, — прошептала она белокурым ведьмам, стоявшим у нее за спиной. — Пожалуйста, не надо меня убивать. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Я все сделаю…

Ведьмы ей не ответили. Вместо них отозвался Леня — молча, без слов. По цепи:

— Не смей унижаться.

— Мне страшно!

— Я тебе помогу. Закрой глаза…Так, хорошо. Мы в цепи. Я держу твою руку. Ты чувствуешь, как я держу твою руку? Хорошо… Теперь я тебя обниму. Ты, главное, не смотри, не открывай глаза, ладно? Ты чувствуешь, как я тебя обнимаю?.. Теперь тебе не так страшно?.. Представь себе, что сейчас мы просто заснем… Главное — не смотри…

Она не смотрела. Она представляла. Она чувствовала, как он ее обнимал. В фантомном мире, который он напоследок для нее создал. Тогда, раньше, в реальном мире он не обнимал ее никогда. Он не любил ее. Но теперь это уже не имело значения. Она засыпала…

Уже сквозь сон она услышала звук — как будто раскололи орех. И шипение — точно орех теперь жарят в костре. И он пахнет жареным мясом… Она почувствовала, как Леня разжал объятья — тихо и бережно, словно боясь ее разбудить. Потом он исчез. И исчезла цепь. А к ее шее прикоснулся металл.

Удар меча показался ей укусом осы с ледяным тонким жалом.

Умирать было трудно. И не было никакого туннеля.

ОБОРОТЕНЬ

Ее глаза никогда не мигали — с тех пор, как Полая Земля ослепила ее сестру, она тоже не могла сомкнуть глаз.

Они были не просто сестрами. Не просто сестрами-близнецами. Эльза и Грета Раух — они были неотличимы. Их тела умели повторять движения друг друга, их сердца бились в одинаковом ритме, они вдыхали и выдыхали воздух одновременно, они видели общие сны, они знали мысли друг друга, они не нуждались в словах, их светло-голубые глаза одинаково щурились, идя босиком по песку, они оставляли одинаковые следы…

Они умели говорить с духами и знали древние заклинания, они умели выведывать тайны и нападать стремительно и бесшумно. В «Аненербе» их звали оборотнями, и они были оборотнями — потому что появлялись внезапно и исчезали бесследно, потому что подменяли друг друга, превращались друг в друга, потому что у них было два тела, наполненных общей душой.

Для «Аненербе» они были бесценны. Потому что многие были столь же хитры и быстры, но только они умели быть одним человеком, находящимся в разных местах. И многие умели обращаться к невидимым духам, но только они могли выкликать духов так громко, сложив в один два своих одинаковых голоса. И многие знали древние заклинания, но, произнесенные двумя одинаковыми ртами, только их заклинания удваивали свою силу.

Уже в феврале сорок четвертого они поняли, что исход войны будет не в пользу Третьего Рейха. Они закрывали глаза и видели Крымские горы весной, видели, как их войска отдают Симферополь и Евпаторию, Феодосию и Судак, Алушту и Севастополь… Они закрывали глаза и видели Крымские горы весной, видели, как закрывались для них, один за другим, все входы. Все входы в Полую Землю… Они знали, что случится летом под Минском, знали все, что случится потом. Но они были бесстрашными воинами, они готовились пройти свою войну до конца и принять общую смерть.

Мартин Линц — их непосредственный командир в «Аненербе», их любовник и их наставник — обергруппенфюрер Линц рапорядился иначе. Эльзу Раух он отправил в Аргентину за год до конца войны, вместе с другими посвященными. А Грета осталась.

Неизвестно, как он сделал свой выбор. Как выбрал между двумя одинаковыми телами, голосами, сердцами… Возможно, Эльзу он любил все-таки больше — и поэтому хотел сохранить ее жизнь. Или, напротив, он любил ее меньше — и поэтому оставил при себе ту, другую, без которой не мог.

Эльза и Грета — оборотни, лишенные своих полнолуний… Эльза и Грета не виделись с тех пор никогда. Они разделили роли. Та, что уехала, навеки превратилась в волчицу; та, что осталась, надела человеческую личину.