Они больше не ложились на свои раскладушки и не старались заснуть. Они больше не строились на линейку, они забыли слова наших песен. «Стенгазета» исчезла, они больше не отмечали угольными зарубками дни. Они смирились со своей бесконечностью. Они слились с сумраком.

Они все еще говорили со мной, монотонно и скучно. Но друг друга они теперь понимали без слов. Иногда они молчали так долго, что мне хотелось кричать. Иногда они брались за руки и отрывались от пола. Они молча кружили по комнате, хоровод снулых мух. И тогда я звала ангела. Чтобы он говорил со мной. И он говорил. Он давал мне задания, он отправлял меня гулять по округе. Я бродила одна и описывала ему все, что вижу. Пару раз я доходила до крепости — темной крепости на самом дальнем холме. Стены крепости были покрыты тонкой корочкой льда. И оттуда доносилось конское ржание и металлический лязг…

НИКА

…Я лезу за пазуху и извлекаю на свет полиэтиленовый белый пакет.

Она умолкает. Она смотрит, как я его разворачиваю.

Потом говорит:

— Ты украла его у меня.

А я говорю:

— Ну и что? Вы ведь тоже его в свое время украли?

— Нет. Мне его просто отдали после того… когда Нади не стало.

Мы вместе листаем дневник. Обгоревшие края страниц осыпаются на пол. Я, наконец, нахожу нужное место. Сверху и снизу страница сгорела, но текст в середине легко разобрать.

«…всегда был если не отцом, то старшим товарищем. Но когда он надел на меня этот чудовищный шлем с проводками, когда пристегнул к креслу ремнями, когда наполнил свой шприц, я вдруг вспомнила то ощущение. Совсем забытое, из интерната, когда мне казалось, что он нас вовсе не любит. Что мы полезны ему, что мы его послушные куклы. А он кукловод. И если кукла сломается, он не заплачет. Когда я рассказала про это ощущение Лене, он на меня разозлился.

«Он нам как отец! — сказал Леня. — Мы должны его уважать и гордиться».

Мы говорили в тот самый день, когда Лени не стало. Когда всех их не стало. Когда четыре куклы сломались. В тот день Белова не было с нами, он куда-то срочно уехал. И я не знаю, плакал он или нет. И никогда не узнаю.

Белов как будто бы прочитал мои мысли. Он тихо сказал мне: «Ты вернешься, я знаю». И потрепал меня по щеке. И шепнул на ухо: «Я верю в тебя, моя девочка».

И мне стало стыдно.

На той стороне

Там нет ангелов…»

Все. Следующие четыре страницы сгорели. А дальше уже про другое.

ЗИНА

— Она была у нас, — отвечает на вопрос, который я не задавала, Ткачева. — Совсем не так, как в этом мультфильме, но все же. Она была — такая живая, такая яркая, как отраженный в озере солнечный свет. Такая яркая, что на нее было больно смотреть. Мы прикрывали глаза руками, мы прятались в сумрак. Мы все забыли, какими яркими бывают цвета…

Она напомнила. Она была как шанс на спасенье. Как забытая клятва.

Она как будто их разбудила. Пришла и вырвала из их смиренного, мирного сна.

Сначала Леню. Даже там, по ту сторону… он так смотрел на нее. Он не прятал глаза. Он попытался к ней прикоснуться. Он потянулся к ней первым — и потянул за собой остальных.

Во что бы там ни превращались эти трое в своих коконах вечности — она не дала метаморфозе свершиться. Она пришла и размотала их кокон. И отняла их покой.

Она сказала:

— У нас есть теперь такая штуковина, она может отправлять на ту сторону.

Она сказала:

— Я пришла ненадолго, вы должны мне помочь.

Она сказала:

— Фашисты тоже будут использовать мертвых. У них есть рыцарь, жаждущий мщения. У нас есть только вы.

Она сказала:

— Разве вы не хотите за себя отомстить?

Она сказала:

— Леня, ты разве не хочешь снова держать меня за руку? Разве не хочешь снова бегать по снегу и слышать, как он хрустит?

…Неупокоившиеся — какое дьявольски точное слово. Голодные духи. Духи мщения. Это было про нас. Наш Первый отряд — Надя снова сковала нас невидимой цепью. Мы снова были почти всемогущими. Мы снова сотрудничали. Мы могли не дышать.

Мы могли не дышать, не испытывать страха, читать мысли, стрелять по мишеням. Мы могли взять в руки оружие и победить смерть. Ненадолго, но все же…

Она объяснила нам, как. Операцию «Реаниматор» разработал Белов.

ЗИНА

… — Я несколько раз прокручивала эту сцену в мультфильме. Как мы являемся в мир живых. Как приезжаем из Сумеречной Долины на джипе, прямиком под Демянск. Как сражаемся с бароном фон Вольффом и его мертвым войском. На стылой снежной равнине, и вороны точно вмерзли в зимнее небо, растопырив черные крылья… Красивые кадры. И наглядные. Но все было не так.

Никто не может явиться в плоти и крови с той стороны. Особенно те, чьи тела были сожжены на ритуальном костре. Чьи тела стали просто золой, и землей, и травой, и кустиками земляники. Чьи тела стали лишь воспоминанием на той стороне. Очень подробным, правдоподобным воспоминанием — но при этом таким же изменчивым, ненадежным, как и все остальное в Долине…

Воспоминания не могут сражаться.

Мы должны были дойти до границы и там, в Министерстве, ждать сигнала от Нади. Ждать вызова с той стороны. Ждать ее приглашения.

А когда она нас позвала, когда жужжание и вибрация башни превратились в давящий, почти неслышный, но словно бы разрывавший нас гул, когда спустилась, а потом снова спала свинцово-серая пелена, когда мы вдруг оказались над снежной равниной, над битвой, в ледяном, пронзительном воздухе, не прикрытые ни одеждой, ни плотью — в тот момент мы должны были занять чужие тела. Еще теплые внутри, окровавленные тела только что павших в бою — мы должны были взять их себе, точно так же, как сами они в прошлых боях брали себе сапоги и винтовки убитых…

Четверо юных солдатиков, почти дети, в одном окопе. Один застыл, свернувшись калачиком, как младенец. Один на коленях, точно в молитве, лицо уткнулось в сугроб. Двое других разметались на красном снегу в причудливых позах — как будто их мучили тревожные сны и они хотели проснуться. Они смотрели в свинцовое небо, прямо на нас. Они смотрели, как падают снежинки с шестью лепестками… Они нас устраивали. Потому что они не моргали. Они были пустыми. И снежинки с шестью лепестками не таяли у них на губах.

Лично я себе выбрала стоявшего на коленях. Не хотела оказываться внутри того, кому только что смотрела в глаза.

ЗИНА

Она выбрала себе стоявшего на коленях. Не хотела оказываться внутри того, кому только что смотрела в глаза. Она успела почувствовать тяжесть чужого одеревеневшего тела. Будто кто-то на нее навалился, прижал к земле. Она успела почувствовать жгучую снежную маску у себя — у него — на лице. Она успела почувствовать вкус железа и пороха. Она успела заметить, как зашевелились те двое, что лежали на красном снегу и смотрели на небо.