Буквально сбила с ног, — йети-муж выглядит сейчас по-особенному счастливым.

Воспоминания буквально оживляют его вечно мрачное лицо.

Странно, но я словно испытываю дежавю. Вроде и не помню все эти детали, ощущения, запахи, но словно знаю, что это точно со мной было. В том кусочке жизни вся я.

— Изваляла меня по асфальту и принялась эмоционально извиняться, — широко улыбается Миша. Так широко, что становится похож на мальчишку. — И пригласила оплатить кофе или любой напиток на мой выбор. Завела в кофейню, без остановки тараторила про все на свете, я слово не мог вставить. Только слушал и…

— И я дала тебе свой номер? Мы договорились встретиться снова? — выдвигаю гипотезы, словно смотрю увлекательный сериал по Netflix.

— Вообще-то нет. Сказала, что тебе скоро уезжать и ты вообще не свободна.

Классическая отмазка. Ну да, он же совсем не в моем вкусе. А порыв извиниться за свою нерасторопность — просто красивый жест. Мне нравится, когда в глазах мужчины я остаюсь приятным воспоминанием.

— Так что вторая встреча тоже была случайной. Сама судьба, — Миша тянется к подолу свитера и одним движением стягивает его с себя, оставаясь в футболке.

Да, мне тоже становится все жарче.

— Но как? — придвигаюсь к мужу немного ближе, словно так можно вытянуть больше информации, словно получится дотянуться до воспоминаний в его голове и вычерпать их ложкой.

— Через пару недель знакомые пригласили на открытие их дизайн-студии. Ты там была. Не узнала меня, — хмыкает, смотря прямо в глаза.

Скорее сделала вид, зная себя. У меня потрясающая память на лица.

— Оттуда мы ушли уже вместе, — ставит точку в увлекательном рассказе.

И видимо, уже не расставались.

Мне становится жарко.

Хотя поленья в камине уже тлеют, а не горят ярким пламенем, распространяя жар по комнате, я вся горю. Пылает мое лицо, с которого не сводит взгляда почти-бывший-муж, и грудь, за которой усиленно стучит сердце. Лоб покрывается испариной, и я неловко стираю ее рукавом толстовки. Протираю нос, кожу над верхней губой и, в конце концов, сдаюсь — стягиваю с себя утепленное худи, оставаясь в одном бюстье.

Понимаю, что в жар меня бросило не из-за того, как нагрелся дом, а из-за чересчур красочного рассказа Миши. Я будто окунулась в кратер вулкана и сразу с головой. Это не мои воспоминания, но я улавливаю себя в них. Мне так хочется вспомнить всё, узнать, что я чувствовала в тот момент, а не просто догадываться, видя себя глазами и эмоциями мужчины, что от напряжения в висках начинает стучать.

— Странно ничего не помнить, — прерываю затянувшуюся между нами тишину.

— Наверняка, — Миша берет мою руку в свою, мягко сжимая. Его сухая и немного шершавая ладонь на удивление нежна, а мы сидим очень близко. Пульс бьет ушах.

— Хотя есть плюсы, да? — заглядываю в его серые глаза. — Например, не помнить и плохое.

— Плохого было не так уж и много, — тихо врет муж.

— Мы почти в разводе, — напоминаю с иронией. — Больше, чем хорошего.

Миша молчит, гипнотизируя наши сплетенные руки. Гладит большим пальцем мое запястье, посылая электричество вверх по коже.

— Я расскажу тебе только хорошее, — так тихо, что мне приходится наклониться ближе, шепчет он.

— Лучше покажи, — прошу, обхватывая его лицо свободной ладонью. Колючая борода усиливает покалывание в теле. — Покажи, что кое-что хорошее было, — подаюсь вперед и прижимаюсь к его губам.

Он не отвечает, упрямо не позволяя своим губам открыться навстречу мне. Только сильнее стискивает руку в своей ладони и отстраняется.

— Это все запутает, — едва слышно объясняет он.

Мне нравится смотреть на него сейчас: на то, как черный зрачок поглощает светлую радужку, как движется кадык на мужской шее, когда он тяжело сглатывает.

Почему же сопротивляется?

— Не меня. Я чистый лист и меня можно заполнить с нуля, — максимально двусмысленно говорю я, подбираясь ближе к его коленям.

— Но, когда ты вспомнишь… — сопротивляется он.

— То я вспомню и это, — кладу ладони на его джинсы и веду вверх. — И то, какой ты заботливый, и то, какой благородный, — тянусь к его губам и едва касаюсь их.

Провожу языком по сомкнутым губам мужа и оставляю поцелуй в уголке его рта.

Борода колет, но мне это даже нравится. Обостряет ощущения. Обхватываю лицо мужа ладонями и придвигаюсь ближе, забираясь к нему на колени. Смотрю в затянутые тьмой глаза, пока он не сдается: сжимает своими сильными ладонями мою талию и сминает губы — неистово и очень горячо. С тихим грудным стоном.

По телу пробегает знакомая дрожь предвкушения, она охватывает позвонки и кончики пальцев, все еще впаянные в колючие щеки Миши. Я сжимаю его так сильно, что кажется, причиняю боль, но я не знаю другого способа показать, как мне мало того, что он дает. Убираю руки на его шею и обхватываю двумя ладонями так, что под большими пальцами громко бьется пульс. Дай мне больше, боже.

Я валю его на спину и нависаю сверху. От неожиданности из его рта вырывается сдавленный выдох, а ладони крепче сжимаются на моей талии. Да, вот так.

Наклоняюсь ниже, пока мои волосы не завешивают наши лица яркой ширмой, и в этом маленьком мире, окрашенном в розовый цвет, остаются только наши глаза в глаза. Я изучаю пальцами его скулы, нос, вечно хмурые брови. Едва касаюсь подушечкой его рта, как он обхватывает палец губами и прикусывает. Я не могу сдержать стон удовольствия. Он такой… просто до сумасшествия темпераментный.

Темная заросшая лошадка.

Руки Миши скользят по оголенной коже, пока одна не зарывается в мои волосы. Я подаюсь вперед, крепче прижимаясь к крепкому торсу и накрываю его дерзкий рот своим. Как же он целует. Как опьяняюще сладко, как до слабости в коленях чувственно. Как крепко держит меня в своих руках, словно пойманную дикую птицу.

— Маруся, — жарко шепчет мне в щеку, перебираясь губами вниз. — Маруся, — на выдохе.

Черт, весь кайф ломает. Упираю руку ему в грудь и немного отстраняюсь. Он смотрит на меня полным тьмы взглядом, с трудом переводя дыхание.

— У меня есть просьба, — мурлычу я. — Не называй меня больше так.

— Но ты… — я зажимаю ему рот ладонью, не давая продолжить.

— А сейчас мне не нравится. Мы же начинаем сначала?

Миша прикрывает глаза, безмолвно соглашаясь, я убираю руку.

— Хорошо, — едва слышно шепчет он. Перемещает ладонь с моего затылка к лицу и заводит несколько прядей за ухо. — Мармеладка.

Это ужасно по́шло и совершенно по-дурацки, но почему-то срывает невидимый тумблер во мне, распаляя до предела. В этом его едва уловимом жесте, в этом приторно-сладком обращении чувств больше, чем в любом самом горячем греке, которого я знала. И это ужасно возбуждает.