С его лба градом катился пот. Крыса продолжала скрестись.

– Родословная… – надавил на старика Бион.

– Их двое, – отчаянно закивал головой Хемон. – Отец и сын.

Бион снова заглянул ему в глаза и понял: старик говорит правду.

– Так, так, – подбодрил он Хемона – А что еще?

Второй уголек, остававшийся зажатым в щипцах, Бион бросил обратно в жаровню. Потом снял с миски последний. Щипцы застыли в воздухе. Сабестет затаил дыхание. Выгнув спину, он ждал момента, когда крыса начнет вгрызаться в его тело. Готовил себя к нечеловеческой боли. Теперь же он позволил себе расслабить спину. Зловещее свечение миски погасло. Она стала остывать.

– Имена! – потребовал Бион.

– Отца зовут Сабу, а сына – Байек.

Старик сокрушенно опустил голову. «Стыд», – подумал Бион. Стыд за себя, за предательство тех двоих ради спасения своего подопечного, который все равно умрет, услышав, как учитель выдал местонахождение последних меджаев.

С ночи сражения в логове Менны прошло уже несколько недель, однако я сомневался, что кто-то из нас полностью оправился от случившегося. Раны и синяки зажили… или почти зажили, если говорить о Неке, пострадавшем сильнее всех. Но та ночь что-то изменила в наших головах. Вот только что? Тута и мы с Айей вернулись в дом его матери. Едва мы появились на пороге, Ими выбежала из кухни и крепко обняла сына:

– Боги милосердные! Тута, сынок, где же ты пропадал столько времени? Ты не представляешь, как я тревожилась. Места себе не находила.

Она целовала Туту, причитала над ним, но по лицу мальчишки чувствовалось, что он совсем не разделяет материнских тревог. Его глаза сверкали. Еще бы: жизнь подарила ему такое захватывающее приключение.

Вряд ли Ими поняла бы то, что понимали мы с Тутой. Мне вспомнился наш разговор на обратном пути.

– Знаешь, господин, хоть в логове разбойников было и опасно, но зато столько захватывающих впечатлений. Такое в моей жизни – впервые.

Он смущенно замолчал. Впрочем, дальнейшие слова и не требовались. Я сам испытывал схожее чувство, когда мы с Хенсой неслись в колеснице по ночной пустыне. Оно росло и крепло во мне несколько месяцев подряд; возможно, с тех пор, как я покинул Сиву.

Чувство цели.

Тута был прав: оно будоражило и захватывало. Это ведь здорово, когда в жизни есть цель.

Тела Менны и Максты мы оставили в пустыне, хищникам на съедение. Разбойников, оставшихся в живых, заперли в хранилище. Их лошадей мы выпустили на волю, после чего сами покинули логово. Мы понимали, что разбойники все равно вырвутся из хранилища, но наш отряд к тому времени будет уже далеко. А без главаря, без посулов щедрой добычи разбойники едва ли пустятся в погоню.

В отличие от ликующего Туты, Хенсой и Сети овладело странное безразличие. Я ожидал, что они обрадуются победе над Менной и долгожданному миру. Ведь эта война длилась чуть ли не самого их рождения. Но радости в обоих нубийцах я не замечал. Они выполнили давнее поручение моего отца, исполнили свой долг перед меджаями. Тогда откуда эта растерянность? Некая… бесцельность?

На обратном пути Хенса преимущественно молчала, глубоко погруженная в свои мысли. Мне она пообещала: когда Нека окончательно поправится, он побольше разузнает про меджая на Элефантине. Тот человек был нашей единственной зацепкой. И что потом? Что по силам горстке нубийцев? Может, после того как выздоровевший Нека побывает на Элефантине и проверит слухи о меджае, они покинут Фивы и вновь начнут кочевую жизнь? Скорее всего, так и будет. Я чувствовал, что довольно скоро вторично распрощаюсь с Хенсой.

А пока наша жизнь в Фивах вернулась в прежнее русло. Нека заявил, что вполне здоров, и отправился на юг. Время для нас остановилось. Мы ждали известий.

Когда Нека вернулся из своих странствий, Хенса пришла к дому Туты и вызвала нас на улицу. Я сразу заметил перемену в ней. Безразличие и меланхоличность, овладевшие Хенсой после сражения в логове Менны, почти отступили. В ее глазах снова появился блеск. В ее душу возвращался огонь жизни.

Хенса пристально посмотрела на меня. Я хорошо знал этот взгляд.

– Нека разузнал о меджае, которого держат на острове Элефантина, – начала нубийка.

Произнеся эти слова, Хенса наполнила легкие воздухом и продолжила:

– Похоже, я ошибалась. Узник Элефантины не самозванец, а настоящий меджай. Судя по тому, что удалось разузнать Неке, этот человек – потомок меджайского рода. Сейчас его держат в яме возле караульного помещения при храме Хнума, который находится в южной части острова.

Я чувствовал: самое важное Хенса приберегла под конец. Девушка пристально смотрела на меня. Огонь в ее глазах разгорался. Ей хотелось проверить, как я отнесусь к принесенной вести.

– Байек, если Нека прав, тот узник… твой отец.

Тута и не догадывался, что его преследуют. Он дошел почти до середины узкого переулка, ведущего к трущобам, как вдруг кто-то преградил ему путь.

Всего минуту назад он находился в приподнятом настроении, потому что впереди его ждало новое приключение с Айей, Байеком и нубийцами. Теперь они отправятся спасать отца Байека, томящегося в яме на острове Элефантина.

Как же того угораздило попасть в плен? Подробностей Тута не знал и, по правде говоря, не стремился узнать. Разумеется, он слышал о меджаях. Все это было довольно серьезно и звучало очень захватывающе, но Тута ровным счетом ничего не понимал и даже не пытался делать вид, что понимает. Если Байеку и Айе это важно, если известие их взволновало, значит и он там не лишний. С некоторых пор Тута ощущал себя частью какого-то общего дела, в которое он мог внести свой вклад. Мальчик чувствовал, что нужен еще кому-то, кроме собственной матери.

Однако эти чувства не шли ни в какое сравнение с опьяняющим возбуждением, которое он испытал в ночь сражения. Но правильно ли говорить о «возбуждении», когда у него на глазах погибали люди? Хотя какая разница, если своих жизней лишились те, кто не заслуживал иной участи. Только это и волновало Туту. Ведь он делал что-то хорошее, был частью чего-то большого, важного, и его роль в происходящем была довольно велика. Неужто когда-то он целыми днями слонялся по улицам Завти, попрошайничая и подворовывая, унижаясь ради куска хлеба и бронзовой монетки? Прежний Тута ушел навсегда. Он стал новым Тутой, которого ждало новое приключение.

И вдруг, едва увидев фигуру, выросшую перед ним, мальчишка понял: прошлое вернулось, сломав его радостное и беззаботное настоящее.

Отцовские глаза все так же слезились от выпивки, недовольства жизнью, ненависти к сыну и самому себе. Они буравили Туту, как два злобных прорицателя. Их взгляд не предвещал ничего, кроме новой боли и отчаяния.

– Вот я тебя и нашел, – пьяно ухмыльнулся Панеб.