Примерно в одно время с брошюрой Василевского Самарское государственное книжное издательство выпустило “Книгу о голоде”, гораздо более полную работу, в которую вошли официальные документы – телеграммы, письма, фотографии, протоколы допросов и милицейские сводки, – страшным образом описывающие множество случаев убийств, самоубийств и каннибализма.

В подробностях был изложен случай 56-летнего неграмотного крестьянина Петра Мухина из села Ефимовка Бузулукского уезда. 12 января 1922 года, давая показания следователю Самарского губернского революционного трибунала Балтеру, он сказал, что его семья не ела с прошлогодней Пасхи.

Илл. 35. Трупоед Мухин Петр Капитонович

Сначала они питались травой, кониной, а затем стали есть кошек и собак. После этого им пришлось собирать кости и перемалывать их в пригодную для употребления пасту. Но затем закончилась и она, а животных в селе не осталось.

Вскоре после этого член сельсовета спросил у Мухина, правдивы ли слухи о том, что они ели человечину. Мухин сказал, что это правда, ведь в деревне многие ею питаются, хоть и не говорят об этом. Его привели в сельсовет на допрос. “Вкус мяса мы в настоящее время не помним, так как ели мы человеческое мясо в состоянии беспамятства. У нас никогда не было случая, чтобы с целью получить человеческое мясо кого-либо убивали. У нас полно трупов, и мы никогда не думали даже о том, чтобы убить кого-либо. Больше я показать вам ничего не могу… [250]

В тот же день Балтер допросил 28-летнего зятя Мухина, Прокофия, бывшего красноармейца. Он сказал Балтеру, что за неделю до того, как он начал есть человечину, ему пришлось за 10 дней похоронить деда, отца и мать. Все они умерли от голода. Ранее, весной 1921 года, он похоронил своего единственного сына, который скончался от голода в возрасте двух лет. За неделю до Рождества беременная жена Прокофия Степанида принесла домой вареную человечину, которой с ней поделился отец, Петр Мухин, и они съели ее вместе с сестрой Прокофия Ефросиньей. Их троих арестовали и привели в сельсовет, куда принесли также фрагменты человеческих тел, обнаруженных у них дома.

Их три дня держали без еды, а затем отправили в Бузулук, до которого было четыре дня пути. По дороге их не кормили, поэтому они спросили у одного из сопровождающих, можно ли им съесть человечину. Он этого не позволил, потому что в документах она значилась уликой. Не послушав его, крестьяне все равно ее съели.

Самого Мухина, его дочь и зятя поместили в Бузулукский исправительно-трудовой дом, где в середине января их осмотрел психиатр из Самарского университета. По его мнению, ни один из них не демонстрировал “ни бреда, ни обманов чувств (галлюцинаций и иллюзий), маниакального возбуждения, меланхолического состояния и тому подобных картин душевного расстройства”[251]. Они не были ни сумасшедшими, ни невменяемыми, а пребывали в здравом уме. Один лишь голод заставил их заняться трупоедством, и они не представляли угрозы для общества. Они “представляли собою обычных нормальных субъектов, поставленных в исключительное внешнее условие, принудившее их к совершению актов античеловеческих и не свойственных нормальным проявлениям человеческой природы”[252]. Неизвестно, какая судьба постигла далее Мухина, его дочь и зятя.

Будничный тон, которым каннибалы описывали свои действия, весьма типичен. Согласно отчету инспектора АРА по Пугачевскому уезду Зворыкина, однажды отведав человеческой плоти, голодающие переставали считать трупоедство преступлением. Труп, лишенный души, становился пищей – либо для них, либо для “червей в земле”. Зворыкин отмечал: “Говорят об этом с каким-то тупым равнодушием и спокойствием, и порой кажется, что разговор идет о какой-нибудь дунайской селедке”[253]. В этом уезде трупоедство стало таким привычным делом, что крестьяне даже обратились к властям с просьбой его узаконить. Неудивительно, что такое творилось в Пугачевском уезде Самарской губернии. Эта часть Поволжья, куда входил и Бузулук, где жили Мухины, страдала особенно сильно. К июлю 1922 года численность ее населения сократилась с 491 тысячи до 179 тысяч человек: всего за два года более юо тысяч умерли от голода и болезней, 142 тысячи были эвакуированы государством и различными гуманитарными организациями, а еще около 70 тысяч просто исчезли без следа. Пугачевский уезд находился далеко от железных дорог, а потому был отрезан от внешнего мира и принужден выживать самостоятельно. Именно в таких местах отчаявшиеся жертвы голода обращались к каннибализму.

Но не все крестьяне готовы были принять судьбу и есть мертвецов. Утром 8 декабря 1921 года на хуторе Тананык в Бузулукском уезде группа из почти 50 негодующих крестьян на санях привезла тело жестоко убитого мужчины к дому товарища Головачева, который занимал должность председателя местного сельсовета. Крестьяне колотили в его дверь, пока он не вышел к ним, а затем потребовали, чтобы он дал им еды, ведь иначе им придется съесть окровавленный труп, который они бросили у порога. Неизвестно, что ответил Головачев и исполнили ли крестьяне свою угрозу[254]. Описавший этот случай милиционер добавил: “Преступное трупоедство случается все чаще”.

Даже если в АРА не хотели упоминать о каннибализме при общении с прессой, тема была слишком острой, чтобы западные газеты воздержались от ее освещения. Как правило, они преподносили истории с тем же дешевым сенсационализмом, который злил наркома Семашко. В апреле 1922 года агентство Reuters сообщило, что во время бунта в Самаре был убит и съеден сотрудник АРА[255]. В том же месяце в парижской газете вышла статья, в которой утверждалось, что американский руководитель самарского отделения АРА был убит, приготовлен и съеден местным населением[256]. Ошеломленный Вольф в середине мая написал брату, что не сомневается, что Эдди записал его в жертвы, услышав об убитом и съеденном в Самаре американце, но причин для беспокойства нет: этот слух ходит уже много месяцев, а Вольф цел и невредим.