Знаете, всё познается в сравнении, потому что, когда Марины не стало, каждый из нас ощутил, насколько остро не хватает нам этого живительного источника, этого гейзера, этого вулкана…

Когда входила Марина, то вместе с ней входила вся улица – контролёры, лыжники, зрители, собаководы, милиционеры. Вместе с ней въезжали троллейбусы, гудели такси, звенели трамваи… «Предъявите билет». Звучали истории обо всём на свете! И в этом было своего рода геройство, потому что ни в чём Марина не щадила себя. Она и людей спасала, и принимала участие в их судьбе, а если уж веселилась, то наотмашь. Могла плясать, пока не опухнут ноги, а пела, пока не будут сорваны связки.

Тотальная бескрайность.

Сейчас я думаю: может быть, такое вот лавинообразное существование было свойственно Марине, поскольку организм предчувствовал свою скорую гибель? Может быть, тратился так, чтобы успеть отдать свои силы тем, кто в них остро нуждался? Маринка много накапливала, это было видно по тому, как она росла ролями. Но сколько она отдавала, сколько она успевала! Боже мой, чем она только ни занималась! Она готовила студентов, она преподавала, ученики её обожали, она играла в театрах, она вела программы на телевидении, она ставила спектакли, она ездила на концерты, она была членом жюри…

А как Маринка одевалась! Это была настоящая модница, которая не пропускала ничего. Однажды мы столкнулись на гастролях в Колумбии, и она сказала:

– Значит, так, мы здесь уже четыре дня, а вы только приехали, рассказываю. Идёшь по этой улице до угла, затем направо и уткнёшься в магазин с тремя ступеньками. Там такое! Только не перепутай. В магазин, где четыре ступеньки, не заходи – делать там нечего, а тот, что с тремя, – просто кладезь. Они и скидку тебе сделают. Я познакомилась с хозяйкой. Если что, сошлись на меня.

Она была звеньевая во всём. Но её сильный характер обладал удивительным качеством: обижать Маринку было нельзя, она вдруг становилась маленькой. И уже через мгновение ты удивлялся: откуда в этом сильном, мудром человеке такая чистейшая, нежнейшая, прозрачная душа. В такие минуты она превращалась в большого ребёнка.

…Я совершенно потрясена, насколько в Насте много Маринки – невероятно много. Иногда Настя улыбается или о чём-то рассказывает, и у меня дух захватывает: я сразу вижу и слышу Марину. Но всё равно, насколько при этом Настя другая.

Марина буквально растворялась в своей дочери. И, вообще, детей она обожала. Это тоже её черта, она не знала средней степени: если любила, то прямо до обожания. А если не любила, то… умела себя сдерживать.

Вообще, последние годы она обрела какую-то высочайшую степень гармонии, она мирила огромное количество людей, она гасила конфликты, она накрывала собой очаги пламени. Она превратилась в миротворицу, потому что понимала, что ссоры и вражда – это бесперспективный путь. Она шла от внешнего к внутреннему, очень переменилась в последние годы (я это заметила), хотя многими продолжала восприниматься как большая комедиантка, почти клоунесса. Но надо сказать, что Маринка в очередной раз подтвердила, что настоящие клоуны – это всегда трагические персонажи. И подтвердила не фактом своего исчезновения, а фактом того, что она сыграла в последнее время. От смешного до трагического – один шаг. Вот Маринка этот шаг смогла сделать. Она настолько стала глубокой, она научилась молчать. Все ждали от неё шума, гама, а она вдруг предстала в новом качестве.

У Сергея Юрского есть прекрасная книжка «Кто держит паузу». Вот это про Маринку. Она научилась держать паузу, и пауза стала ее сильнейшим выразительным средством. У Маринки появилось в глазах, в лице что-то такое, что было у Фаины Георгиевны Раневской в «Мечте». Вот, Роза Скороход народилась и нарастала, нарастала, нарастала от одного спектакля к другому.

Помните, как говорила Роза сыну:

– Лазарь, посмотри на мои руки. Я работала…

Вот оно, Маринкино существование. Она работала, она не щадила себя. Она жизнь поглощала так, как будто только что вышла из пустыни и захотела пить. И пила, как пьёт человек, когда вода льётся по шее. Она дошла до этой воды во МХАТе, причем началось всё с «Пластилина» у Кирилла Серебренникова. Я видела этот спектакль, и меня её роль потрясла. Это был большой творческий кувырок в её жизни, потому что, естественно, нам всем пришивают бирки, ярлыки, но Марина в той роли заявила о себе как о большой драматической актрисе, которой не только комедия по плечу.

Все по привычке ждали от нее Гершвина и Оффенбаха, а звучание её игры больше соответствовало Бетховену и Баху. Она взялась за другую музыку, она почувствовала «флейту-позвоночник».

Паша Каплевич сказал такие слова удивительные: мол, у Маринки в последние годы так стремительно всё развивалось, словно она поставила корзинку и в неё всё падало. Прекрасно сказал и Табаков, что режиссёры стояли в очередь, чтобы делать с ней спектакли, хотя она вроде бы не Одри Хепбёрн и не Анастасия Вертинская.

Марина – совершенно другая индивидуальность. Её беспрерывно приглашали в кино, у неё не было дефицита в работе, у неё была прекрасная компания и в общем-то красивая жизнь. Маринка влюблялась, Маринка была чаровница.

А как умела она завладеть вниманием! Если в компании появлялся новый человек, то в Марине он видел девушку с осиной талией, длинноногую, кареглазую модель, ещё и мулатку – фактически Наоми Кэмпбелл. Потом, может быть, он трезвел, но всем рассказывал:

– Вчера была Наоми Кэмпбелл.

Ему говорили:

– Это была Марина Голуб.

– Ну что вы мне рассказываете, я три часа общался с Наоми Кэмпбелл.

Это она шаманила, что доставляло ей неподдельное удовольствие.

Я могу сказать только одно. Не зря у нас есть имена и фамилии: Маринка Голуб… СубМарина. Голубь. Голубушка. Голубочек.

Она улетела. Улетела, как горлица, на пике своей востребованности, на пике славы. Что творилось во МХАТе в день похорон! Сколько было людей! Некоторые из других городов приехали, чтобы проводить свою любимую артистку в последний путь.

Она очень много успела сделать за последние годы. Невероятно много. Достроила дом. А на наши упреки: дескать, Марина, к чему такая спешка, ну никуда твоя стройка не денется, всегда отвечала:

– Я же не для себя строю. Я для вас строю. Вы все ко мне обязательно придёте.

Марины не стало, и образовалась какая-то зияющая пустота, которую никогда и ничем не закроешь.

Сергей Шустицкий, музыкант, телеведущий:

– Дорогая Манечка!

Уже больше трёх лет, как мы потеряли возможность общаться. До сих пор разум отказывается понимать, что же произошло… Твой номер так и остался у меня в телефоне. А вдруг однажды…

Я не помню нашу первую встречу. Ощущение такое, что ты была в моей жизни всегда. Просто, видимо, на одной из посиделок у Люси Черновской, в Доме актёра, мы сразу почувствовали, что у нас одна группа крови, и мы как будто знаем друг друга всю жизнь. Ну а потом для тех же посиделок мы с тобой сделали кучу капустников. Чаще это были маленькие номера, но иногда мы брали на себя сценарии целых вечеров. Собирались или у тебя (ты тогда жила в Коломенском проезде), или у меня в Чертанове. Бредили, импровизировали, хохотали… Проверяли свои шутки на маленькой Настеньке. Она смеялась больше над нами и, кажется, крутила пальцем у виска. Почему мы тогда не фиксировали наш бред на плёнку? Камеры были ещё редкостью, а нам и в голову не приходило, что это будет иметь хоть какую-то ценность. Да и абсолютное большинство самих капустников, надо сказать – совсем не стыдных, не сохранилось. Надо бы порыться в моих бумажных архивах – может, хоть какие-то рукописи остались…