Мир все еще не стал полностью безопасным для либерализма. Новые радикальные силы все еще появляются: популистские движения в Индо-Америке, волны миграций, приводящие к возникновению движений мигрантов в странах первого мира, и целая гамма политических проявления ислама, от исламской демократии до сектантского терроризма. Наиболее интересным из них и критически важным для будущего развития, возможно, является приход социального ислама, сравнимого с социальным католицизмом Европы от Нидерландов до Австрии столетие назад. Но старая картография «путей к социализму» утратила свои точки опоры. Для левых должны быть созданы новые ориентиры. Следует ожидать, что это займет некоторое время.

Сломанный треугольник марксизма

В качестве минимальной основы для определения последних поворотов левой социальной теории нам нужно взглянуть, как марксистская и социалистическая мысль была инкорпорирована в историю культуры. Это влечет за собой, во‐первых, взгляд на специфическую конструкцию марксизма в качестве «‐изма» и на силы, которые опираются на эту структуру. Во‐вторых, марксизм и социализм следует понимать как части более широкого культурного ансамбля современности, которые подвержены переменам, происходящим в последней.

Историю марксизма лучше всего рассматривать как триангуляцию, которая вырастает одновременно из исторической ситуации и экстраординарной широты интересов своих отцов-основателей. У этого «‐изма» три вершины, которые располагаются на разном расстоянии друг от друга, не говоря уже о различных конфигурациях возможных объединений этих полюсов. Интеллектуально марксизм прежде всего был исторической социальной наукой, в широком смысле немецкой Wissenschaft214, фокусировавшейся на функционировании капитализма и в более общем смысле на историческом развитии, которое в последнее время детерминировалось динамикой производительных сил и производственных отношений. Во‐вторых, это была философия противоречий или диалектика с эпистемологическими и онтологическими амбициями и не меньшим числом этических следствий. В‐третьих, марксизм был модусом социалистической политики рабочего класса, предоставляя компас и дорожную карту для революционного свержения существующего порядка. Политическая деятельность была определяющей вершиной этого треугольника, превращая «‐изм» в социальное движение, а не просто в интеллектуальную преемственность. Исторический материализм с марксистской критикой политической экономии и материалистическая диалектика с социальной философией отчуждения и товарного фетишизма имели внутренне присущую им привлекательность. Но она, как правило, была связана с симпатиями, а часто и с приверженностью к социалистическому политическому классу. В марксизме отношение политической деятельности к науке, историографии и философии всегда было асимметричным. Если и когда политическое лидерство было отделено от теоретического лидерства, именно политическая сила всегда занимала доминирующее положение, хотя политическое лидерство в первые два поколения после Маркса обычно и требовало способностей к теоретической аргументации.

Маркс, Энгельс, Каутский – главные теоретики социал-демократического Второго интернационала – и Ленин каждый по-своему относились и овладели всеми тремя жанрами. Сталин и Мао также время от времени проявляли интерес ко всем трем. Какими бы впечатляющими ни были интеллектуальная и политическая изменчивость и экспертная оценка первых поколений марксистов, все эти качества также являлись выражением ранней современности конца XIX века, когда интеллектуальный дискурс был едва разделен на дисциплины, а политика имела естественный перевес. На протяжении ХХ столетия длины сторон треугольника значительно увеличились. Любой серьезной попытке понять «постмарксизм» придется иметь дело с этим треугольником социальной науки, политики и философии.

Марксизм, который возник в Западной Европе после Первой мировой войны, изначально имел философский подход. Эсхатологически соединенный с революционной политикой (Лукач, Корш, Грамши), позже он либо отделился от нее (Франкфуртская школа), либо же имел к ней лишь опосредованное отношение (Альтюссер, Лефевр, Сартр), даже если его представители были связаны членством в партии, как в первых двух случаях215. Несмотря на социологические уроки франкфуртцев в американском изгнании и научного стремления альтюссерианцев, марксистские философы этого периода в Европе едва ли были вовлечены в интеллектуальные взаимоотношения с марксистскими социальными исследователями или историками.

Марксистский модус политической деятельности никогда не пользовался достаточной поддержкой, чтобы закрепиться в Западной Европе в качестве уникальной политической практики. Он всегда был открыт для оппортунистических проектов и легитимации авторитаризма. Это определило то, что «естественная» связь марксистской политической деятельности и социальной науки была труднореализуемым и редким явлением. Конечно, существовала одна важная связь: в историческом смысле политическая приверженность социализму разных типов общества. В 1960‐е, 1970‐е, даже в начале 1980‐х годов это была приверженность не только радикальных интеллектуалов, но и юных революционеров. Этим занимались массовые партии или значимые движения внутри них, к примеру, Лейбористская партия в Великобритании и социальные демократы в континентальной Западной Европе. Помимо прочего, существовал «реальный факт» наличия значительного количества государств, два из них были весьма сильными, которые «строили социализм». Вера в их достижения была ограниченной, но взгляд на то, что им по меньшей мере удалось обеспечить постоянное социальное конструирование – даже если оно временно стагнировало или даже разрушалось, – был широко распространен.

Социалистическая политика, в указанном выше двусмысленном понимании, сохраняла марксистский треугольник вместе, даже если в нем и было очень мало от марксистских намерений. Но она дезинтегрировалась в 1980‐е годы: она столкнулась с трудностями и потерпела поражение во Франции; электорально провалилась в Великобритании и была вынуждена перейти к обороне в Скандинавии; резко развернулась в правую сторону по геополитическим и некоторым другим причинам в Южной Европе; была оставлена или подорвана в коммунистической Евразии; уже была раздавлена сапогом милитаристов в Латинской Америке. Это вымывало почву из-под ног марксизма как социальной науки по мере того, как ее анализ терял привлекательность для потенциальной аудитории. Марксистской философии в качестве историографии и социальной науки пришлось опираться на академические ассигнования. Возможно, по той причине, что она имела иммунитет перед эмпирическими опровержениями, философия справилась с этим лучше, поддерживая связь с маргинальной революционной политической деятельностью, в особенности в нескольких регионах Латинской Европы.

Марксистский треугольник из социальной науки, политической деятельности и философии был, по всей видимости, безвозвратно сломан. Не говоря о том, что социалистическая политическая деятельность, основывающаяся на претензиях на другое, социалистическое общество, исчезла. Там, где электоральная система допускает ее существование, поддержка такой политики колеблется в районе 5–20% от числа участвующих в голосовании, но она могла бы вырасти. У политических идеологий и направлений есть свои взлеты и падения, и постколониализм в обозримой перспективе может быть вытеснен каким-нибудь новым социализмом. Но недостаточное развитие марксистской политической теории, вместе с реструктуризацией капиталистических обществ, делает весьма маловероятным, что господствующая социальная политика могла бы быть достаточно марксистской. Пик развития индустриального рабочего класса в прошлом, в то время как на первый план выходят многие ранее игнорируемые политические субъекты.