В 1960–1970‐е годы, следуя за двумя волнами в послевоенной конфигурации ХХ века, множество вариантов социализма достигли своего максимального влияния и трансформационных амбиций, как это было с центральным, если вообще не единственным, теоретическим каноном социализма – марксизмом. С геополитической точки зрения Советский Союз достиг паритета с США, которые потерпели поражение от вьетнамских коммунистов. Китайская культурная революция была самой крупной попыткой радикальных социальных изменений, которая когда-либо осуществлялась. Многие люди по всему миру воспринимали ее как сияющую путеводную звезду. Африка к северу от Лимпопо была поглощена деколонизацией и вступила на путь социалистического строительства. В Латинской Америке Кубинская революция вызвала масштабную волну революционной социалистической политики, которая дала нам хотя и несколько отличающийся, но все равно родственный пример в Чили.

Численность профсоюзных движений в большинстве развитых стран достигла своего пика в середине 1970‐х годов. В Западной Европе и странах Океании социал-демократия продвигалась вперед как в электоральном смысле, так и в своей реформистской программе. В Швеции с 1968 по 1976 год и во Франции с 1978 по 1981 год социал-демократы представили свои наиболее радикальные проекты социальных изменений. Активные забастовки, демонстрации и захват предприятий рабочими движениями встряхнули Францию в мае 1968-го и Италию осенью 1969 года. Студенческие движения, которые ранее в Европе были преимущественно правыми, заявили о себе в качестве мощных левых сил по всей Европе, в обеих Америках, в значительной части Африки от Южной Африки до Эфиопии и в менее ярко выраженных формах на Арабском Севере, в Азии от Стамбула до Бангкока и Токио, а также в Океании. Маркс и марксизм вошли в академический мир в нескольких крупных капиталистических странах, получив там сильное влияние, даже если они никогда и не господствовали ни в каком значимом интеллектуальном центре, за исключением Италии и Франции.

Затем большая вода неожиданно отступила. Ей на смену пришло неолиберальное цунами. Социалистические конструкции были повержены. Оказалось, что многие из них были ветхими или вообще фальшивыми. Социалистические идеи и марксистские теории были поглощены этим потопом. Приватизация стала основной повесткой дня, оформленной консенсусом Казначейства США, Международного валютного фонда и Всемирного банка. В начале XXI века не только либеральный капитализм, но также империи и империализм организовали триумфальное возвращение, а вместе с ними и взгляды Belle Époque212. Объяснение этого неожиданного поворота и того, почему он произошел в последние два десятилетия ХХ века, выходит за рамки моего краткого обзора ландшафта левой социальной теории после пережитого неолиберального «бедствия». Некоторый набросок изменяющихся параметров, в рамках которых происходили эти трансформации, впрочем, должен быть представлен до того, как может быть составлен перечень возможных ответов.

Социальное теоретизирование зависит от социального мира, который оно объясняет, вне зависимости от того, стремится ли его анализ к восхвалению и принятию или к критике и отрицанию. Важнейшей причиной изучать настоящее становится желание понять его силу. Его возможная критика во многом, если не во всем, зависит от надежды на возможную альтернативу. Такая надежда, в свою очередь, зависит от видимости, пусть и блеклой, некой силы, способной трансформировать критику в реальные изменения. В 1980–1990‐е годы альтернативные силы исчезли, и это определило происходящее с социализмом и марксизмом. В то время как капиталистические противоречия нарастали в большинстве стран, глобальный разрыв между богатыми и бедными расширялся, и жестокость правителей главных капиталистических государств подтверждалась вновь и вновь, диалектика капитализма подрывалась изнутри. Новый натиск капитализма не сопровождался усилением рабочих и антикапиталистических движений. Системного выхода к другому модусу производства также не случилось – по меньшей мере мы не наблюдаем его невооруженным глазом. Напротив, рабочий класс был ослаблен, а системные альтернативы, находившиеся в зачаточном состоянии, либо распались, либо были окончательно маргинализированы. Глобальное сочетание политического провала левых и социального краха в последние два десятилетия ХХ века по любым меркам ошеломляет.

Любая аналитическая оценка, впрочем, должна принимать во внимание медленное течение времени. Идеи большинства современных теоретиков формировались в течение периода надежды и силы. Существующая теория все еще главным образом регистрирует ответ этого предыдущего поколения на поворот 1980–1990‐х годов; в то же самое время новый слой левых выходит из Всемирных социальных форумов, антиглобалистского движения и индо-американских мобилизаций от Чиапаса и Боливии и др. К тому же социально-политическое значение нового антиимпериалистического ислама все еще требует оценки.

В богатых капиталистических странах структурный поворот к деиндустриализации и неверная политика левых центристов по отношению к массовой безработице и высокой инфляции в 1970‐х годах подготовили почву для реванша неолиберализма, в котором изначально лидировали индустриально развитые страны. Когда оказалось, что новая экономическая доктрина представляет собой серьезный вызов, главные силы, которые, по общему мнению, «строили социализм», избрали разные стратегии. Советский вариант оказался самоубийством: пытаться умиротворить политический либерализм, в то же самое время позволяя экономике рухнуть под агрессивными ударами извне. В китайском, а позднее и во вьетнамском вариантах был выбран путь «свободного рынка»: если капитализм – это единственное шоу на земле, то мы его поставим. После ошибок и моральной опустошенности Великой культурной революции Коммунистическая партия Китая (КПК), несмотря на все ее маоистские обвинительные выступления в адрес «капиталистического уклона», стала политической силой, которая больше остальных оказалась приверженной избранному пути.

В Латинской Америке и реформистские, и революционные надежды были утоплены в крови к концу 1970‐х годов. В арабском мире успешная атака Израиля в 1967 году повергла в прах секулярно настроенных левых. Африканские государства, зависимые от поддержки коммунистов в эпоху холодной войны, после исчезновения своих покровителей быстро переориентировались. Гигантская Коммунистическая партия Индонезии (КПИ) была буквально уничтожена в ходе резни 1965 года. Чилийский марксизм, социалистический и коммунистический, так и не оправился от удара 1973 года. В Европе Итальянская коммунистическая партия (ИКП) самоликвидировалась, а Французская коммунистическая партия (ФКП) сократилась до размеров крупной секты. Но Западная Бенгалия – индийский штат с населением, равным населению Германии, – продолжил избирать коммунистическое правительство, а карибский кастроизм сумел выжить и даже несколько оживиться в связи с недавними событиями в Венесуэле и Боливии213. Красные знамена все еще подняты значимыми меньшинствами в Южной Европе от Португалии до Греции, и самой крупной партией греческого Кипра, умеренной Прогрессивной партией трудового народа Кипра (АКЭЛ). Возможно, за исключением последней, все это партии прошлого, а не партии надежды. Социально-демократические устремления посткоммунистической Европы были слишком незначительными; ее партии на практике оказались либо либеральными, либо коррумпированными, а порой и теми и другими одновременно. Социалистические надежды в Африке после апартеида также ни к чему не привели, хотя АНК и является примером работающей демократии в Африке. Поворот влево латиноамериканских стран в 2000‐е годы практически ничем не обязан классической социалистической или марксистской мысли, а черпал вдохновение из радикального католицизма в случае Бразилии, из латиноамериканского популизма в Аргентине и в Венесуэле и в мобилизации коренного населения в Боливии – хотя «Движение к социализму» президента Эво Моралеса в значительной степени было выстроено при помощи левых из шахтерских союзов. Как бы то ни было, в каждом, и в особенности в боливийском случае, есть отчетливая левая социалистическая компонента.