Постмодернистский дискурс может научить кое-чему важному, но он должен быть подвергнут симптоматическому, а не буквальному прочтению. Как вопрошание недиалектических концепций современности, как симптом дезориентации (экс)левых и как форма недальновидности в отношении мира за пределами Северной Атлантики. Постмодернизация мира остается нерегулярной. В бешеном темпе эстетического дискурса постмодернизм, возможно, даже «закончился», как пишет одна из бывших специалистов в эпилоге ко второму изданию своей книги226. В 2002 году Джеймисон обозначил конец постмодернистского «общего соглашения» и «возвращение в последние несколько лет и переутверждение всех видов старых вещей»227. Бауман, в преклонном возрасте все еще восприимчивый к пению меняющихся сирен времени, переключился на торговлю «текущей современностью» вместо постмодернизма228. Как бы то ни было, два десятилетия постмодернизма, 1980–1990‐е годы, произвели разлом в культурной и социальной мысли. Они и сами являлись симптомом политического и экономического состояния своего времени, которое не было превзойдено. Будущее как нечто новое, как различие исчезло за дымовой завесой.

В то время как экологическая и феминистская критики модернистского взгляда на рост, развитие и прогресс стали значимыми движениями в центрах капитализма – часто инкорпорированные в выхолощенном виде в мейнстрим просвещенного либерализма – критика из стран третьего мира, отдавая дань уважения теоретику из Перу Анибалу Кихано, колониальность современности или колониальность антиколониального национализма, едва ли проникли внутрь стен северо-атлантической социальной теории. Это всегда была важная тема в индийской мысли, хотя обычно и в непривычном симбиозе с модернистским национализмом, что воплотилось в сотрудничестве Ганди и Неру. На социальном форуме в Дубае в 2004 году главный баннер провозглашал: «Людям не нужно развитие, они просто хотят жить». Это имело смысл для многих последних индийских социальных движений, настраивая местных, часто представителей «племен» и экологов против современных плотин и других проектов, связанных с развитием. Проходящая на фоне ужасных трущоб в Мумбаи, атака, тем не менее, выглядела не слишком убедительной.

В такой стране, как Боливия, колониальность современности более ощутима. Она засвидетельствована в долгой истории расистской политической деятельности и проектов экономической и культурной модернизации, которые оставили коренное население в холоде и бедности altiplano229после обретения независимости. Платформа недавно избранного руководства Боливии (президент Эво Моралес и вице-президент Альваро Гарсиа Линер) не является ни традиционалистской, ни модернистской, ни даже постмодернистской. Впечатляющая интеллектуально и политически, она, тем не менее, представляет собой смелую попытку расчистить путь альтернативной современности, размечая дорогу для марксизма в Андах.

В общем, мы можем сказать, что современность в конце ХХ века совершила несколько поворотов: направо; к постмодернизму; и к теоретическому и политическому поиску новых вариантов современности.

Определения

Теперь, когда общие политические и культурно-интеллектуальные характеристики актуальной социальной теории были изложены, остается еще один важный вопрос, который мы должны задать перед тем, как сможем обозначить актуальное состояние дисциплины: что такое социальная теория? Развернутое здесь определение понимает социальную теорию как подвешенную между двумя амбициозными точками зрения: с одной стороны, как предоставляющую всеобъемлющую объяснительную рамку для многообразия социальных феноменов; с другой стороны, как «попытку осмыслить» эти феномены. Другими словами, это общая концепция «теории», которая применима к объяснению – чем шире область ее применения, тем лучше – и к Sinnstiftung230, конструированию значения.

В терминах вершины «производства смысла», последняя особенность философии в классическом марксистском треугольнике социальной науки, философии и политической деятельности, и гораздо большая гибкость последней по отношению к эмпирическому развитию, означает, что вклад политической и социальной философии имеет особую важность для охвата актуальной социальной теории, которая порождена левой мыслью. В понятиях второго полюса эмпирической социальной науки нужно повторить, что теория не является отдельной сферой, субдисциплиной или формой свободного от исследования кабинетного философствования, но является направляющим компасом эмпирического исследования. В этих терминах Пьер Бурдьё, к примеру, критиковал существующую тогда англосаксонскую социальную теорию231. Также следует уделить внимание этому виду теории в научной деятельности.

Вначале следует подчеркнуть, что приведенное ниже ни в коем виде не является общим обзором интеллектуального производства современных левых. Строгое определение социальной теории, сконцентрированное на настоящем, должно исключать работу историков и исследователей интеллектуальной истории, а при этом и многих самых одаренных из левых. Другим плодотворным полем для левых на протяжении последних лет были геополитика и международные отношения, что принесло новые и важные работы по империализму и имперской власти; но опять же это включает слишком мало социального теоретизирования как такового232.

Тем не менее тот факт, что в 2004 году Британская академия организовала официальную конференцию, озаглавленную «Марксистская историография: жива, мертва или умирает?», был важным теоретическим событием. Ясно прозвучавшим ответом было: «Жива!», с уточнением – то, что было живо, относится к Марксу как «диагносту», а не как к «пророку», как это сформулировал президент академии в своем вступительном слове. Редактор получившегося тома, крупный историк Средневековья из Оксфорда Крис Уикхэм, для своего исследовательского поля дал такое резюме: «В средневековой экономике и социальной истории марксистские идеи далеки от того, чтобы произвести впечатление мертвых или умирающих, напротив, они повсюду».

Реакции на вызовы, поставленные постмодернизмом и неомодернистскими правыми перед левой социальной мыслью, были разными. Опуская случаи настоящего бегства от радикальной мысли, которые выпадают из фокуса этого материала, сначала я прослежу новые темы в ответах левоцентристских ученых, а затем попытаюсь локализовать некоторые общие сдвиги в теоретико-политическом позиционировании. Так как ограничения объема не позволяют представить долгую экспозицию и привести анализ всего многообразия, я предпочел остановиться на регионально ограниченной дорожной карте, главным образом – Западной Европы и Северной Америки.