принял московский градоначальник генерал-майор Волков. «Принимая во внимание имеющиеся в Отделении по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве сведения о жене почетного потомственного гражданина Инессе (Елизавете) Арманд, постановил: означенную Арманд, впредь до разъяснения обстоятельств дела, заключить под стражу с содержанием в отдельном помещении».

ОДИНОЧКА ДЛЯ БОГАТОЙ ДАМЫ

Когда за Инессой с лязгом закрылась железная дверь, она не поверила своим глазам. На нарах, где яблоку негде было упасть, рядом сидели женщины и мужчины. Ей в нос ударило зловоние сивухи, табака и отходов человеческой жизнедеятельности. Инесса сняла ботинок и стала энергично колотить каблуком по косяку двери. Появился охранник. Инесса тоном, не терпящим возражений, потребовала бумагу, ручку и чернила, чтобы написать жалобу. Ей не посмели отказать. Провели в канцелярию, где она написала два письма. Первое предназначалось начальнику тюрьмы. В нем она написала, что он, как ответственное лицо за содержание заключенных, нарушил прямое указание своего вышестоящего начальства, градоначальника Волкова, поместить ее, жену потомственного почетного гражданина, гласного Московской думы Александра Евгеньевича Арманда, в отдельное помещение. И она вынуждена по его милости находиться в опасной близости к пьяным агрессивным мужчинам. Ей придется просить мужа немедленно поехать к господину Волкову, чтобы довести до его сведения, что начальник тюрьмы игнорирует данные ему инструкции. Второе письмо было адресовано Александру Евгеньевичу. Видимо, начальник тюрьмы сразу же ознакомился с содержанием жалобы. Когда в тот же день Евгений Евгеньевич и Варвара Карловна, почтенные и уважаемые члены общества, в собственном экипаже пожаловали на прием к тюремному начальству, вопрос уже был решен. Инессу перевели в одиночную камеру. Начались допросы. Госпожа Арманд упорно твердила, что браунинг принадлежит ей. Кто такие Володя с Ваней — всего лишь мальчишки! А она — взрослая дама, мать пятерых детей, имеет собственные убеждения. Полиция вначале считала, что «женщина Арманд» принадлежит к социал-демократам, но поступила информация, что Иван Николаев является членом террористической группы, и Инессу автоматически стали считать эсеркой. Три месяца Инесса провела в одиночке, не имея разрешения даже на прогулки. Дети все еще жили у Рене, Александр по-прежнему был в экспедиции на Дальнем Востоке. Но ей разрешили переписку с законным мужем.

«Дорогой Саша, спасибо тебе за твое письмо. Я тронута твоим лояльным отношением ко мне, твоей дружбой. Что касается твоего предложения содействовать моему освобождению, то я даже не знаю, что сказать. Временами я чувствую острую необходимость выбраться отсюда».

Но, как говорят медики, прогноз был неблагоприятным. Инессе предъявили серьезные обвинения, основанные на обнаружении у нее в личных вещах револьвера. Ее собирались судить по статье Уголовного кодекса за принадлежность к организации, чья деятельность направлена на свержение законной власти. Суда она должна была ожидать в тюрьме.

Инесса носила серое тюремное платье из грубой ткани, спала на подстилке из соломы, ела бурду из овсянки. В мае она заболела. Написала начальнику тюрьмы прошение, чтобы ей разрешили больше бывать на свежем воздухе и гулять вместе с другими заключенными. Ей было отказано. Она приготовилась к худшему.

«Саша, я не думаю, чтобы они освободили меня в этом году. Через месяц начнется заседание суда, которое, по их собственным словам, может продолжаться четыре, пять, шесть месяцев... В тюрьме время течет так медленно... Попроси детей набрать лесных и полевых цветов и послать мне вместе с письмами. Дикие цветы, Сашечка! И еще. Я думала о том, чтобы давать мальчикам небольшие уроки истории. Я давно им обещала».

В грубой тюремной одежде, на соломенном тюфяке, питаясь едой, о которой она раньше даже не имела представления, Инесса просит прислать ей книги «История Англии», «История французской цивилизации».

Тюремщики хотят сломить ее волю, принудить к отказу от ее духовных ценностей? Ничего у них не выйдет. Не на ту напали.

Надзиратели относились к этой удивительной заключенной с симпатией. Отвечали на ее простые вопросы: какая сегодня погода и все в этом роде. Это ее поддерживало. По крайней мере, в одиночной камере она разговаривала не только сама с собой.

Ровно через три месяца, 3 июня, Инессу освободили под гарантии Евгения Евгеньевича и Александра Евгеньевича вплоть до суда. Но она должна была оставаться под наблюдением полиции. Разумеется, родственники внесли солидный залог.

Стоял дождливый июньский день. У ворот тюрьмы дожидался экипаж. Навстречу Инессе с непромокаемой накидкой выскочил Володя. Забравшись на сиденье и дав знак кучеру трогаться, он обнял Инессу:

— Господи, какая ты бледная! И как ты похудела! Я восхищаюсь тобой — как ты держалась все эти месяцы.

— И ты бы тоже смог продержаться. Ради идеи можно и пострадать. И еще — я за последний год лучше узнала пролетариев. Теперь уверена, что стою на правильном пути. У этих людей все просто и ясно, нет такой ужасной путаницы в мыслях, как у нашей интеллигенции. Поэтому немного отдохну с детьми в Пушкино — и в Москву.

КОНФЛИКТ МЕЧТЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Инесса сразу заметила, что Володя часто кашляет. В Пушкино за столом братья сидели рядом. Взглянув на них, всякий бы отметил разницу между здоровым, цветущим Александром и бледным, с темными кругами под глазами, Владимиром.

Александр смотрел на брата с сочувствием. Совсем худой, на щеках нездоровый румянец. Обычно молчаливый, Володя за столом разговорился. О фабриках, о тяжелом положении рабочих.

— Неужели никому из нас не должно быть стыдно, что на наших фабриках работают дети? У нас — я посмотрел по документам — каждый третий совсем ребенок или подросток. От Пасхи до Пасхи они должны приходить к пяти утра и стоять у станков до восьми вечера! Я даже не могу представить, чтобы мои племянники в таком возрасте работали от зари до зари в тяжелых условиях! Эту практику нужно немедленно прекратить!

Тут Володя закашлялся. Это был приступ.

Александр отвел брата к отцу в кабинет, на спиртовке подогрел чай.

Попросил Инессу пройти с ним в гостиную.

— Ты видишь, что он серьезно болен?

— Конечно, вижу. Он пьет лекарства.

— Этого мало. Отец вызвал