Она, конечно, все объяснила, предъявила скоропалительный список того, чего не делала и не знала. Никакого семейного заговора, никакой тайны не существовало. Мир – точнее, деловой мир – просто вращался вокруг своей оси и менял то, что есть, на то, что должно быть. Она не понимала его ценностей, но признавала силу. Без перемен не может быть прогресса. Но ей было трудно признавать, что в этом участвует и ее сын, в особенности еще и потому, что в сердце своем она стыдилась его, а стыд – это такое состояние, которое мать ни с кем не хочет делить. И потому Бузи старался делать вид, что его ничуть не взволновало увиденное в окне офиса утром. Вообще-то он давно об этом знал, сказал он. Компания не раз писала ему о «Роще» во всех подробностях. Она может сама посмотреть вскрытые письма, если захочет. Ему предложили «очень привлекательную квартиру с видом на океан – точно таким, какой у меня сейчас». Они предложили ему целых две квартиры: одну во владение, другую для сдачи внаем. Джозеф даже приложил заботливую приписку от руки: «Дядя, это замечательное предложение».

Оно и в самом деле казалось замечательным в переработанной версии Бузи. Он даже мог обмануть себя, заставить поверить, что все его отношения с «Рощей» и ее несколькими партнерами были открытыми и доверительными. Однако теперь с уверенностью можно было сказать: его столь щедрая ради Терины ложь о застройке леска привела к тому, что он загнал себя в тупик, из которого нет выхода. Он в какой-нибудь другой, менее напряженной ситуации уже не сможет сказать: «Да, кстати, эти жулики держали меня за дурака. Я солгал тебе – мне было стыдно за то, что я сомневался в тебе и повысил на тебя голос». Теперь он уже не смог бы выразить ни племяннику, ни свояченице тот гнев, который чувствовал, всю свою ненависть. Он сам прельстился корзиной, сплетенной для змеи, и приоткрыл крышку. Остатки порядочности заманили его в ловушку. Что там сказала Терина? Что-то вроде «мы все желаем прогресса, но не выносим перемен». Хотим, дескать, сохранить то, что у нас было, что мы любили, и получить что-то новое и привлекательное. Вот почему, в соответствии с ее словами, вращается мир.

– Не могу тебе предложить выпивку, – сказал он наконец Терине, выпутываясь из объятий двух женщин в коридоре и моргая на свету. – Мы все выпили. – Вообще-то он ничего не мог ей предложить, потому что его кладовка вдовца была почти пуста.

– Жаль. Суббота выдалась жаркая – жажда мучит. – Она сделала шаг назад и разгладила складки на одежде, появившиеся, решила она, в результате объятий. – Может быть, у тебя есть чай?

– У меня есть бутылка вина, – сказала Лекскскс. – Вернее, у одного из нашей компании. Наверно, что-то дешевое и горлодерное. Я принесу, хорошо? Надеюсь, его нет дома, и он не увидит, как ее украли. – Она испустила громоподобный смешок. – Черт меня побери!

Бузи прошел по коридору в прихожую закрыть дверь и выключить часть ламп, зажженных незваной гостьей. Ему хотелось вернуть темноту в дом и снова сесть – с друзьями и семьей – на этот широкий табурет, смотреть на океан в окно виллы. Он вернулся с туфлями Терины – принес их, держа за изящные каблуки. Он не хотел видеть ее босой. Этот изъян не льстил ей, в противоположность Лекскскс, которой изъяны шли. Пусть господь не дал этой молодой женщине изящества или красивой фигуры, пусть она ничего не понимала в моде, но ее достоинства заключались в другом: своим невзрачным видом, непритязательностью в одежде она бросала вызов и доставляла удовольствие глазу. Надеть на такую женщину туфли на каблуках было невозможно. И тут Бузи вспомнил о собственных босых ногах, подумал о том, каким он может казаться своей чувствительной к деталям свояченице – оборванец, которого окунули в грязь.

Он хотел было сказать ей: «Мне нужно помыться и переодеться», но тут услышал, как распахнулась кухонная дверь и его соседка вышла во двор за бутылкой вина. И сразу же раздался ее недоуменный, может быть, даже испуганный крик, и Бузи с Териной успели заглянуть за плечо Лекскскс в почти полную черноту двора. И они оба увидели на слишком краткое мгновение то, что не могло быть ни собакой, ни котом, ни даже какой-нибудь огромной птицей, спустившейся с небесной тверди гигантов. И другим гостем, облаченным в одежды, оно не могло быть. За ту долю секунды, что они его видели, они прониклись абсолютным убеждением, что перед ними была обнаженная плоть. Невозможно перепутать мелькнувшее голое тело с одеждой, перьями и шерстью.

Они за мгновение преодолели расстояние до открытой кухонной двери и встали у плеча Лекскскс, вглядываясь во двор, обводя взглядами крутой склон, откуда до них доносились хруст и шуршание в подлеске босых бегущих ног. Несколько камушков скатились по склону, потом на какое-то время наступила тишина, которую нарушила где-то далеко за виллой сова, проухав: «Кто? Кто?»

– Он убежал, – сказала Лекскскс.

– Вы думаете, это был мальчик?

Терина больше не могла говорить о котах. Она собственными глазами видела то, с чем вот уже во второй раз сталкивался Альфред.

– Это совершенно точно был мальчик. Я его прекрасно видела.

– И голый?

– Голый, как плешивая лысина. – Она сделала шаг во двор. Бачки, перевернутые, лежали на боках. Что-то вытащило из них содержимое, разбросало по плиткам двора и дренажным стокам. Повсюду виднелись фекалии десятков животных – от мышей и котов до оленей. Лекскскс в ее громоздких ботинках пришлось на цыпочках пробираться через этот хаос.

– Тут сегодня было пиршество, – сказала она, потом посмотрела на деревья и покачала головой, но что бы или кого бы она ни увидела, ее это явно не потрясло. Позднее, разговаривая с друзьями, она скажет им: «Мы переходили с ликера „Булевар“ на алкогольный уксус. Было темно. И кто знает, чью жопу я увидела?» Но на самом деле она знала: то был не сон и не галлюцинация, потому что – она сохранила это в тайне даже от своего старика соседа – мальчик, животное, прикоснулось к ней, бросившись наутек, передав ее руке страх и надежду. Его кончики пальцев прошлись по ее костяшкам, очень мягко прошлись, словно умоляя сохранить его существование в тайне.

Они провели этот вечер бок о бок на табурете Бузи, разговаривая обо всем на свете, кроме мимолетного зрелища, которое видели они все, хотя и не были уверены в том, что это было. Говорили о грядущих переменах, о том, что все сносят, что все, известное тебе с молодости, исчезает, когда ты седеешь, о том, что грустно будет потерять все эти деревья, что океан не удастся обуздать, несмотря ни на что, о том, что весь сегодняшний мусор метелью заметает подступающая старость. Они допили красное вино, украденное Лекскскс из «Кондитерского домика», хотя за зеленым стеклом бокалов Алисии у него был коричневатый цвет и вкус – торфа. Терина описала побоище в шатре, случившееся этим вечером, рассказала о том, что концерт был спасен молодым человеком с огромным аккордеоном. Когда Бузи спросил, стал ли молодой человек достойной заменой мистера Ала, ей пришлось сказать, что тот был посредственностью. «Ничего музыкального; он даже петь не умеет».

И наконец, когда ни пить, ни говорить (кроме того, о чем они не хотели говорить) было уже нечего, Терина вызвала такси и уехала домой, приняв на выходе у старинной двери братский поцелуй в обе щеки от Бузи, и еще одно тесное объятие от Лекскскс. Потом и сама Лекскскс ушла через двор в свою незастеленную кровать во влажной комнате, а Бузи снова остался один. Бузи хотел было закрыть дверь на щеколду от существ во дворе, от насилия в нашем городе, от ветра и всякого дождя, но более сильное желание, усиленное выпитым, заставило его оставить заднюю дверь распахнутой.