Они сидели вместе в гостиной, в той, что под балконом. В последнее время сюда почти никто не заходил, хотя в дневное время из нее открывался наилучший и самый яркий вид с цокольного этажа, то есть открывался для тех, кто стоял. Кресла и диваны здесь были просиженными и такими низкими, что подоконники закрывали вид на набережную, галечный берег, море. Бузи приволок свой двойной табурет из репетиционной и поставил у них в ногах маленький столик с двумя зелеными бокалами Алисии и бутылкой «Булевара». Он, однако, принял меры, чтобы соседка не заняла места Алисии слева от него, а расположилась у его правого плеча. Она села по-мужски, расставив ноги – ее колени находились далеко друг от дружки. Бузи, наоборот, скрестил ноги и подался вперед, сжав руки коленями. Он подумал, очень кстати, что они разговаривают в полутьме. В том коротком коридоре света и времени, пока он впускал гостью через кухонную дверь, вел по дому до гостиной, он вспомнил, в каком разбитом состоянии пребывает. Он все еще был в дневной грязи, без туфель, расцарапанный, в синяках, замотанный бинтами, которые уже давно нужно было сменить или постирать.

Она сказала, что ее зовут Александра, хотя так ее называют только малознакомые и ее тетушки и дядюшки. Она же предпочитала, чтобы ее звали Лекскскс. Она сказала, что ей нравится, когда в ее имени присутствуют поцелуи[16]. Конечно, пояснила она, невозможно произнести такое окончание, «так что никто ничего не поймет». Но ей знание того, что в ее имени целых три поцелуя, доставляет удовольствие, объяснила она и заставила Бузи попытаться произнести Лекскскс со всеми звуками. Он сразу же признал ее правоту, ошеломленный пулеметной речью женщины. Она пришла так поздно, чтобы рассказать ему об этом? Произнося буквосочетание «кс», ты его не сможешь ни растянуть, ни укоротить, ни даже удвоить. Он не мог придумать ни одной ноты, которую он не мог бы при желании растянуть, хотя слова такие, которые нежелательно растягивать, существуют: например, любовь; смерть. Прежде, за почти пятьдесят лет создания песен, ему это не приходило в голову: музыка – это вода, слова – камень.

Лекскскс, конечно, сразу же обратила внимание на состояние, в котором пребывал ее сосед, но решила придержать это при себе. Она не попыталась привести Бузи в порядок прямо у кухонной двери или устроить суету вокруг него, как это сделала бы Терина, накладывая на него свои кусачие мази или обрезая разлохматившиеся бинты, а потом устраивая ему головомойку. Она видела, как он ковылял без обуви сегодня днем по набережной под неожиданно хлынувшим дождем, и вид у него был такой, словно он выходил из тяжелого запоя, шел оглушенный и измордованный то ли алкоголем, то ли наркотиками. Это точно не мог быть тот самый человек, которого она видела несколькими днями раньше – с медалями, в мешковатом костюме, но и с добавленной странностью царапин и бинтов на лице. «Этот старикан – мистер Ал, – сообщила ей одна из студенток, с которыми они жили в соседней вилле, когда она рассказала ей о той первой встрече с ним. – У него концерт в ратуше в субботу. Можешь постоять снаружи без билета, послушать». Но ей это имя ничего не говорило. Ее музыкальными предпочтениями были вокальный джаз и опера, лучше всего в исполнении див, а не какого-то шута с окровавленной физиономией.

Но поскольку она знала, что побитый и растрепанный сосед, ковылявший под дождем, когда-то был кем-то вроде знаменитого певца, трубадура, хотя и старомодного, ее обуяло любопытство. Она не могла вообразить, что он сможет прийти в себя настолько, чтобы выйти вечером на сцену, если только, конечно, эти исполнители не готовят себя к концертам таким образом, не успокаивают нервы, подвергая себя воздействию стимуляторов и стихии либо напиваясь в стельку. Что бы она о нем ни подумала в этом его новом убогом обличье, ею определенно овладело любопытство, и она решила сунуть нос в его жизнь. Если он не вызывал у нее интереса в благопристойной одежде, он даже слегка дернулся, когда она дотронулась до его руки на улице близ «Кондитерского домика», то теперь он являл собой загадку, которую надлежало разгадать, и тайну, которой можно будет поделиться. Она решила на сей раз зайти чуть дальше собственной музыкальной арены и отправиться на концертную площадку. А как еще ей следовало провести вечер? День прошел скучно, а потому ничто из того, что мог предложить ей мистер Ал, не испортило бы его. Другие студенты, как всегда, избегали ее, и кто мог их в этом винить? Она была не то чтобы совсем сумасшедшей, но, как она прекрасно знала – даже культивировала это, – ее общество обескураживало. Она говорила залпом, слишком много смеялась, слишком легко знакомилась и слишком быстро переходила от дружбы к вражде.

Только с обменом первыми ударами в шатре и за некоторое время до появления на сцене молодого Седрика Лекскскс поняла, что ее захромавший сосед не будет петь этим вечером. Глупо с ее стороны было считать, что он появится. Ей не приходить сюда нужно было, а спасать его.

И потому юная Лекскскс, самая несносная из обитательниц «Кондитерского домика» (по крайней мере, для других его обитателей), слезла со стены городского сада, откуда она могла видеть, что творится внутри концертного шатра, хотя и под углом, и всего лишь узкую полосу, и протиснулась через толпу безбилетников, давивших вперед в надежде посмотреть вблизи потасовку, а может, и принять в ней участие. Она знала короткий путь на набережную через Хламы и Хамы – не совсем тот маршрут, которым шел Бузи, но похожий. Она вышла бы этим путем на набережную в то же место у старого аквариума. Путь ей предстоял нелегкий. Уже опустилась темнота. Уличных фонарей в тех местах не водилось. А тот свет, который был (из окон), располагался низко, мигал и почти не проливал своего сияния наружу.

Конечно, ей нужно было держаться подальше от таких мест. Эти улицы были опасны. Она не только могла упасть и ушибиться, она рисковала подвергнуться нападению, ограблению, в особенности в такой вечер, частично освещенный луной, когда ее силуэт будет время от времени виден. Но Лекскскс никогда не боялась нападения. В школе ее никто никогда не задирал, хотя она была странной девочкой, а такие часто становятся объектом насмешек и приставаний. У нее был острый язычок, и она вполне могла им себя защитить. Любые синяки, которые она получала, заживали быстрее, чем раны, которые она могла нанести словами, если ее доставали. И в любом случае, чего ей бояться горожан, которые обитают на этих темных улицах? Не больше, чем богатых молодых людей, которых она видела в шатре – с жирными лицами, перекормленных и ухоженных. Она уж предпочтет провести вечер с семейством из Срамов, чем приблизится к одному из этих залитых светом баров, у дверей которых стоят мужчины с карманами, набитыми деньгами, и смотрят на проходящих мимо женщин. Этого удовольствия она имела достаточно, проходя мимо, выносила их суждения насчет ее внешнего вида и фигуры. «Нет, спасибо, Толстушка», – сказал ей мужчина всего несколько дней назад, когда она появилась в поле его зрения. «Найди себе белочку», – сказала она под смех его товарищей. Нет, она уж лучше будет избегать широких улиц и бульваров, на которых, в особенности по субботам, попадаются не знающие берегов мужчины.