— Не переживай, — ответила я, — о постели я спросила его в первую очередь. Его не интересуют женщины. Уже.

Мартин вытаращила глаза.

— Ну ты даешь! — охнула она и рассмеялась. — Вот так сразу и спросила?

Я кивнула.

— Тогда что ему от тебя надо? — растерялась Мартин.

— Не знаю.

И это была правда. Моро почти не выходил из дома. А если и уезжал куда на время, то охраны брал столько, сколько хватило бы на двух премьер-министров и одного президента. В основном он просиживал днями в кабинете и плел свои интриги. Иногда к нему приезжали гости. Такие же важные грозные господа с кучей телохранителей. Пару раз меня приглашали составить им компанию. Но ненадолго. Только покрасоваться. Моро разработал для этого целый ритуал и попросил меня следовать ему неукоснительно. Я надевала вечернее платье (одно из многих, висевших в шкафах), цепляла драгоценности и спускалась в кабинет.

Моро важно брал меня за руку, целовал в щеку, усаживал рядом с собой и представлял «друзьям». Ему нравилось то, как смотрели на меня мужчины. Чуть глазами не ели. Мне было не сложно изображать красивую безвольную куклу. Молчать и с улыбкой принимать комплименты. Только потом, после «знакомств», я долго мылась в душе, смывая липкие плотоядные взгляды.

Когда начинались серьезные разговоры, меня спокойно и вежливо выпроваживали за дверь. Я не обижалась, потому что не только не понимала, о чем они говорят, но и не хотела понимать. Однажды спросила Моро, зачем я ему нужна, и что ему дает мое кратковременное присутствие в кабинете или за столом. Он загадочно улыбнулся и произнес странное непонятное слово — статус.

Еще одно слово в огромном мире непонятных слов. Я заглянула в словарь, что делала всегда, когда встречалась с неизвестными определениями. Словарь поведал, что статус — это особый ранг в иерархии, положение, занимаемое индивидуумом в обществе. Значит, чем красивее у бандита спутница, тем выше его статус? И что он дает? Я сделала вывод, что многое. Так как Моро был до неприличия богат. Подлинники картин на стенах, позолоченные (или золотые) перила, ручки, сантехника. Голубой мрамор, красное дерево. Я восхищалась его великолепным красивым домом, и мне было очень жаль, что он был наполнен страхом и болью.

На следующий день после памятного разговора я вместе с Моро отправилась в банк и забрала холст. За это мне дали посмотреть запись того, как Джорджа отпустили. Прихрамывая и оглядываясь, он зашел в подъезд дома на улице Грез. Запись была сделана на телефон Лукаса, одного из телохранителей Моро.

Моро ждал меня в машине. Как только я села на заднее сидение, он выхватил тубус и не выпускал его из рук до того момента, пока мы не вошли в кабинет. Телохранители всю дорогу косились на сверток, но ничего не спрашивали. Дисциплина у Моро была строжайшая. Если они что-то и предполагали, то держали мысли при себе.

В кабинете старик развернул полотно и восхищенно уставился на него, как на невиданную драгоценность. Ткань была грубой, серовато-коричневой и ничем не примечательной. Я скептически смотрела на его счастливое лицо.

— Отлично! Великолепно! — восклицал Моро, поворачивая его и так, и этак. — Оно намного больше, чем мой клочок холста. Ты даже не представляешь, чего я смог бы достигнуть, если бы оно попало мне в руки раньше.

Я пожала плечами и буркнула:

— И так еще успеете наворотить дел.

Моро бросил на меня косой взгляд, но не стал заострять внимание на моих словах — слишком хорошее у него было настроение. Подошел к столу и осторожно разложил полотно на гладкой поверхности. Медленно провел рукой по плотной ткани холста, словно лаская. Я завороженно уставилась на его пальцы.

— Представь. Ей две тысячи лет, — прошептал он. — Она видела Римскую империю, крестовые походы, а может, даже самого Иисуса…

— Как вы можете верить в Бога, и в то же время убивать, красть? — пробормотала я.

Сейчас, отдав картину, я чувствовала себя обделенной и связанной по рукам и ногам. Моя жизнь во власти этого человека. Что он захочет от меня завтра? Какую пакость придумает?

— Очень просто, — хохотнул Моро, — Бог сам прекрасно умеет убивать еще похлеще меня. И наказывать, и мстить. По сравнению с ним я ангел небесный.

Убийственная логика… Я обреченно смотрела на потерянный для меня холст. Единственное, что радовало, так это то, что у Моро была благородная (относительно) цель — он хотел воскресить своего брата. Хотя у меня были большие сомнения в успехе его предприятия. Мне для этого потребовалось почти пятьсот лет. Сколько же потребуется ребенку?

Я тихонько вышла за дверь, оставив старика ласкать полотно. Он даже не заметил моего ухода. Зато в коридоре меня ждали двое мужчин. Одного я знала. Это был Лукас, отвозивший меня в банк. Второго видела впервые.

— Хозяин приказал сопровождать вас, — шагнул ко мне Лукас. Его лицо выражало смесь восхищения и робости. Я часто видела такой взгляд у мужчин, особенно молодых. На вид Лукасу было не больше двадцати пяти. «Еще совсем юный парень, а уже бандит», — подумала я тоскливо. Второй телохранитель был постарше. Он молча отлепился от стены и тщательно оглядел меня с головы до пят. На лице ничего нельзя было прочесть.

— Что ж, сопровождайте, — я прошла мимо них и направилась к выходу, — сейчас мне нужно попасть на работу.

Альберто согласился возить на условиях Моро. Он приезжал рано утром на нашем Форде, оставлял автомобиль во дворе, пересаживался в джип, и дальше мы ехали уже вчетвером. А вечером, после работы, он привозил меня в особняк, забирал машину и уезжал к себе в Париж. Мне было спокойнее с ним. И пусть наши доверительные вечерние разговоры канули в лету, я знала, что со мной в автомобиле едет друг.

Я не говорила Моро о том, что не могу далеко удаляться от холста. Иначе в его руках будет еще один козырь. Пусть это останется тайной. Его особняк защищен лучше Национального банка, и скорее всего, картину он спрятал в самое надежное и труднодоступное место. Расстояние от дома до Парижа составляло около ста миль. Тот предел, который я могу выдержать почти без усилий. Небольшая головная боль не в счет.

За две недели жизни в особняке я полностью освоилась. Прислуга, охранники, телохранители были доброжелательны ко мне. Я ничего не требовала, не капризничала ни в еде, ни в одежде, со всеми старалась поддерживать хорошие отношения. А моя красота сияла, как ослепительное солнце для них. Мужчины, видя меня, на пару секунд замирали, и у всех на лице появлялось одинаково странное выражение.

Зато Моро все боялись до дрожи в коленках. По сравнению с тем, как он обращался со слугами, со мной он был чрезвычайно мягок. Мне даже становилось жаль его «мальчиков». Они бледнели от страха, стоя перед маленьким щуплым стариком на голову их ниже, но мог одним взглядом поставить на колени.

Женщин в доме не было. Только одна кухарка, и та жена какого-то громилы из свиты Моро.

Если я задерживалась на работе, Моро ужинал один. Если приезжала раньше, меня приглашали составить ему компанию в столовой. Отвертеться не получалось. Он не знал слова «нет», «устала», «не хочу». Их не было в его словаре.