Поэтому я двигался вперед осторожно, слишком осторожно. Меня сдерживали мои отрицательные чувства. Я слишком боялся проявить свою антипатию. Я бы никогда не стал так медлить с пациентом, который бы мне больше нравился. Мне приходилось пришпоривать себя, чтобы двигаться дальше. Если я собирался помочь Бетти, мне необходимо было разобраться в своих чувствах, довериться им и что-то с ними сделать.

Правда заключалась в том, что она была невероятно скучной женщиной, и мне требовалось каким-то приемлемым способом дать ей это понять. Она могла отрицать ответственность за все остальное – за отсутствие друзей, трудную одинокую жизнь, существование в убогом пригороде, – но я не собирался позволить ей уйти от ответственности за то, что она вызывала у меня скуку.

Я не решался произнести слово «скучная» — слишком расплывчатое и слишком обидное. Мне нужно было быть точным и конструктивным. Я спросил себя, что именно было скучным в Бетти, и выявил две очевидные характеристики. Во-первых, она никогда не рассказывала о себе ничего личного. Во-вторых, это ее тупое хихиканье, вымученная веселость, нежелание быть достаточно серьезной.

Было трудно помочь ей осознать эти свойства, не ранив ее. Я выбрал такую стратегию: моя основная посылка будет состоять в том, что я хочу приблизиться к ней, но ее поведение мешает мне. Я думал, что в этом контексте она вряд ли станет обижаться на критику в адрес своего поведения. Она может быть только благодарна мне за желание узнать ее поближе. Я решил начать с ее нежелания раскрыться и к концу одной исключительно сонной сессии сделал решительный шаг.

– Бетти, позже я объясню, почему я прошу вас об этом, но мне бы хотелось, чтобы вы сегодня попробовали кое-что новое. Могли бы вы оценить в баллах от одного до десяти, насколько вы были откровенны в течение нашего сегодняшнего сеанса? Представьте, что десять – это самое откровенное признание, на которое вы только способны, а один – это та степень самораскрытия, которую вы позволили бы, например, разговаривая с незнакомцем в очереди в кинотеатре.

Я допустил ошибку. Несколько минут мне пришлось слушать объяснения Бетти, почему она не ходит в кино одна. Она представляла себе, как люди жалеют ее за то, что у нее нет друзей. Бетти ощущала их опасения, что она может потеснить их, если сядет рядом. Она видела на их лицах напряженное любопытство, когда они наблюдали за тем, как она опускается в слишком узкое для нее кресло. Когда Бетти стала отклоняться еще дальше, описывая кресла самолетов и лица пассажиров, бледнеющие от страха в тот момент, когда она идет по проходу в поисках своего места, я перебил ее, повторив свою просьбу и определив «один» как случайный разговор на работе.

Бетти ответила, что поставила бы себе «десять». Я был изумлен (я ожидал два или три балла) и сказал ей об этом. Она защищала свою оценку на том основании, что говорила мне вещи, которые никогда никому не рассказывала: например, что однажды украла в аптеке журнал или что боялась ходить одна в ресторан или в кино.

Мы повторили тот же самый сценарий несколько раз. Бетти настаивала на том, что подвергает себя огромному риску, но я говорил ей:

– Бетти, вы ставите себе десять баллов, но я не чувствую, что это верно. Я не ощущаю, что со мной вы идете на риск по-настоящему.

– Я никогда никому не рассказывала об этом. Например, доктору Фаберу не говорила.

– Что вы чувствуете, рассказывая мне об этом?

– Я чувствую себя хорошо.

– Вы можете использовать какие-нибудь еще слова, кроме «хорошо»? Рассказывая об этих вещах впервые, вы должны чувствовать страх или облегчение!

– Я чувствую себя нормально, рассказывая вам об этом. Я знаю, что вы слушаете профессионально. Все в порядке. Все нормально. Я не знаю, что вы от меня хотите.

– Почему вы так уверены в том, что я слушаю профессионально? У вас нет в этом сомнений? – Осторожней, осторожней, я не мог обещать ей большей откровенности, чем был готов позволить себе. Она не справилась бы с выражением моих негативных чувств. Бетти отметала все сомнения и в доказательство рассказала о том, что доктор Фабер засыпал в ее присутствии, а я выгляжу гораздо более заинтересованным.

Что я хотел от нее? С ее точки зрения, она была очень откровенна. Я должен был точно сформулировать, что меня не устраивало. Что в ее признаниях оставляло меня равнодушным? Мне пришло в голову, что она все время признавалась в чем-то, случившемся в другое время и в другом месте. Бетти была неспособна или не хотела раскрыться в настоящий момент, в котором присутствовали мы оба. Отсюда ее уклончивые ответы «хорошо» и «нормально», которые появлялись каждый раз, когда я спрашивал о ее чувствах здесь и сейчас.

Это было первым важным открытием, которое я сделал в отношении Бетти: она была совершенно отделена от других и могла вынести эту изоляцию лишь благодаря мифу о том, что ее подлинная личная жизнь протекает где-то еще. В первый раз я начал подозревать, что для Бетти не существует «здесь».

Еще одно соображение: если со мной она была более откровенна, чем с другими, то какими же были ее близкие отношения? Бетти ответила, что у нее репутация хорошего собеседника. У нас с ней, сказала она, один и тот же бизнес: она была всеобщим психотерапевтом. Она добавила, что у нее много друзей, но никто из них не знает ее. Ее фирменным знаком было то, что она умеет слушать и что она забавная. Эта мысль была ей ненавистна, но она точно соответствовала стереотипу жизнерадостной толстухи.

Это непосредственно вело к пониманию другой причины, по которой Бетти казалась мне такой скучной: она играла передо мной свою роль – в наших разговорах она никогда не была самой собой, она все время притворялась и показывала фальшивое веселье.

– Мне очень интересно то, что вы сказали о своей веселости, точнее, о притворной веселости. Мне кажется, вы расстроены, вы заставляете себя быть веселой со мной.

– Хм-м, интересная теория, доктор Ватсон.

– Вы делаете это с нашей первой встречи. Вы рассказываете мне о жизни, полной отчаяния, но делаете это так задорно, как будто притворяетесь, что мы приятно проводим время.

– Да, я такая.

– Но если вы будете продолжать веселить меня, я не смогу разглядеть ваши истинные страдания.

– Это лучше, чем захлебнуться в них.

– Но вы пришли сюда за помощью. Зачем вам понадобилось меня развлекать?

Бетти вспыхнула. Казалось, мой напор поколебал ее, и она отступила, погрузившись в глубину своего огромного тела. Вытерев пот со лба крошечным носовым платочком, она на время остановилась.

– Подозреваемый отказывается от дачи показаний против самого себя.

– Бетти, сегодня я буду настойчив. Что произошло бы, если бы вы прекратили попытки развлечь меня?

– Я не вижу ничего плохого в том, чтобы немного пошутить. Зачем относиться ко всему так… так… Я не знаю – вы все время так серьезны. Кроме того, такая уж я есть, именно такая. Я не уверена, что понимаю, о чем вы говорите. Что вы понимаете под моими попытками развлечь вас?