Пока он вглядывался в листву и целился из рогатки в спрятавшегося дрозда, они крадучись подобрались к нему сзади. Неожиданно издав боевой клич (воинственное древнеримское выражение сильного возмущения), они ринулись вперед, схватили его за плечи, за руки и за ноги и сорвали с него плавки, выставив на обозрение его зад. Вслед за чем началась торжественная и издевательская церемония: они по очереди наклонялись к его ляжкам и, надувая щеки, производили непристойные звуки. Свен, ругаясь на чем свет стоит, безуспешно отбивался от агрессоров, которые сгрудились за его спиной и не проявляли никакого интереса к передней части его тела, интересуясь исключительно его попкой, привлекательная белизна которой вызвала у них удвоенный приступ насмешек и сарказма. В конце концов, они все повалились на землю, приняв позу индейцев, воздающих почести своему тотему; но вместо того, чтобы смиренно целовать священную пыль, они принялись издевательски сплевывать. В это мгновение потерпевший сумел вырваться; и я, застыв в каком-то ступоре на другом берегу, был еще больше ошарашен тем, что произошло вслед за этим.

Я готов был биться об заклад, что Свен, освободившись, наденет плавки и удерет, прыгнув в речку. Ничуть не бывало: он повернулся, совершенно голый, как был, к мальчишкам, закрыл руками ягодицы (хотя этот жест в его положении уже потерял всякий смысл) и показал им во всей красе то, что, я был более чем уверен, он должен был изо всех сил пытаться от них спрятать. Каждый мог полюбоваться на его внушительный половой член, смуглый, мясистый, немного приподнятый от легкой эрекции и увенчанный пышными черными волосами. Шум и гам сменился гробовой тишиной. Мальчишки попятились назад, сраженные, как мне показалось, не столько завидными для подростка пропорциями и обилием волос, сколько самим спокойствием и уверенностью, с которыми он выставил на показ свое мужское достоинство. Их истерия уступила место уважительной робости, как будто в жесте своей жертвы они признали доказательство своей ошибки. Кто-то попробовал было отпустить еще одну шутку, но остальные резко его оборвали, после чего все мальчишки благополучно скрылись в зарослях кустарника.

Как же тридцать лет спустя на пляже в Остии, я не вспомнил этот символический язык мальчишек с Тальяменто! Моему убийце не было б нужды убивать меня, если бы я согласился проявить к нему человеческое отношение. Свен, оставшись один на берегу, наклонился и натянул плавки; но без суеты, предварительно бросив на меня беглый взгляд и удостоверившись, что все подробности этой сцены не ускользнули от моего внимания, и что я отныне знал, на что я мог с ним рассчитывать.

Он подобрал рогатку и занял свою прежнюю позицию под деревом. После чего, когда он окончательно упустил дрозда, мы смогли вдоволь обсудить все повадки дичи в период выведения потомства и искусство гнездования. Но я бы ошибся, предположив, что после всего, что произошло, он еще больше стал бы стесняться меня: напротив, он проявил еще большую искренность и самоуверенность в своем поведении. Вечером, прощаясь со мной, он поцеловал меня в обе щеки, мимолетно коснувшись губ; после чего, слегка пританцовывая, пошел домой. «Чао!» Последний взмах рогаткой. Я надеялся, что обретенный опыт наведет его на мысль о возвращении к месту нашего первого купания под ивой и первого (и по-прежнему единственного) поцелуя, но на следующий же день он заявил мне, что мы теряли время даром, загорая на солнце. Он предпочитал рисовать и собирать для своей палитры новые травы. Ну а я со своей стороны, если еще не забыл, был вроде бы должен озаботиться поиском образов и метафор для обещанного стихотворения?

Я написал эти стихи на одном дыхании. В безудержном неистовом порыве, бессонной вдохновенной ночью. Из всех моих стихотворений, уверяю тебя, это одно из лучших, хотя я оставил его неопубликованным, не желая, чтобы оно попало на глаза кому-нибудь кроме Свена.

В немецкой басне, которая так нравилась Свену, рассказывается о том, как жители одного ганзейского городка позвали к себе на службу юношу, играющего на флейте, чтобы очистить город от полчищ крыс, которые наводнили его улицы и подвалы, лезли в дома и добрались аж до святой церкви. Музыкант поднес к устам свою флейту и извлек из нее такие притягательные звуки, что все эти мерзкие твари сбежались на них и пошли за ним. Даже самая жирная и прожорливая крыса, поселившаяся в обители Господа, не устояла перед этим мелодичным заклинанием и, быстро семеня, присоединилась к пляшущему войску своих завороженных сородичей. Подобно Орфею, к которому спускались с гор деревья, своими обворожительными аккордами юноша мог бы увлечь за собой стены и крыши домов. Крысы навеки скрылись в чаще леса, еще более непроходимого и темного, чем лабиринт подземного рудника. Но когда он вернулся за вознаграждением, горожане подняли его на смех и согласились выплатить лишь ничтожную часть оговоренной суммы.

— Ха! Ха! — зубоскалили они. — С каких это пор пристало платить за ветер, вылетающий из дырочек?

Юноша улыбнулся, взялся за флейту и сыграл другую, непохожую на первую, мелодию. В тот же миг ребятишки, которые, сидя за партами, слюнявили перья и зубрили теорему Пифагора, вскочили, опрокидывая стулья, и помчались как один вон из дома. Девочки, которые заучивали на кухне со своими мамами рецепты рагу, даже не вытерли рук, вылетев пулей на улицу. Заклинатель ждал их у подножия сторожевой башни. Он направился к городским воротам, прошел по опустившемуся без чьей-либо помощи мосту и стал удаляться в поле, уводя за собой всех городских детей. Напрасно рыскали их родители по балкам и оврагам, с пустыми руками они вернулись из лесу, который поглотил их отпрысков.

Однако мне казалось, что какие-то моменты этой красивой и таинственной легенды, относившиеся к изначальной версии, были со временем искажены и представлены как история мщения и наказания. Я ощущал в каждом слове, вопреки тяжелому пафосу морали, легкую атмосферу игры. В частности у меня не укладывалось в голове, что эта волшебная флейта служила только для наказания взрослых и что месть за неблагодарность отцов была единственным мотивом музыканта, околдовавшего детей. С какой радостью они пританцовывали под притягательные звуки дудочки! С какими счастливыми лицами они, казалось, покидали свои дома и устремлялись с озорным упрямством вдаль! И он сам, как ярко сверкали его смеющиеся глаза! Люди были уверены, видя, как он танцует во главе ликующей процессии, что им руководила только чистая радость исполненного долга, а никак не чувство мести!

Я предпринял попытку переписать целиком всю басню, которая превратилась под моим пером в панегирик поиску и освобождению, дабы лишить ее оттенка грубого сведения счетов.

Вначале моего музыканта приводят в ужас бесчисленные стаи грызунов: сколько же мешков муки, припасенных на чердаке, сколько сыров, упрятанных в кладовые, сколько коробок сухарей, запертых в сундуках на ключ, может поглотить такое количество клацающих челюстей. Есть от чего ужаснуться творческой душе, чьей единственной заботой было извлечение прекрасных звуков в унисон музыкальному порядку мироздания, и которая, будучи неспособной к точным арифметическим подсчетам, по обилию сделанных горожанами запасов видит насквозь всю их подноготную.