Я быстро застегнулся, потер подбородок и присел на другой край дивана.

— Рассказывай.

Девчонка вскинула голову, посмотрела на меня туманно. Тушь потекла, а маленький кулачок еще сильнее размазал краску по щеке.

— Что рассказывать? — она брезгливо поморщилась и отвернулась.

— Как докатилась до… этого…

— А вам, что?

Я пожал плечами.

— Да в целом ничего. Просто интересно.

— Ваше «интересно» все равно мне не поможет, — она буквально выплюнула мне эти слова в лицо и не отвела взгляд. Только сейчас, видимо, заметила уродливые шрамы на лице. — Кошмар. Кто вас так?

— Старые раны.

— Вы же вроде женаты, — девушка шмыгнула носом и показала взглядом на мою правую руку, где сверкало в вечернем свете обручальное кольцо. — Зачем сняли меня? Жена не дает?

— Все сложно.

Девчонка завела пальцами вишневые кудри за ухо, смущенно заулыбалась.

— Я бы не простила, если бы муж вот так… ходил налево.

— Сюда святоши и не ходят, — я встал, взял со столика коньяк и два бокала. Наполнил их и протянул один девушке, но она замотала головой. — Только святоши попадают… Не пьешь?

— Отчим бухал по-черному, меня от спиртного теперь воротит.

— А мать?

— Умерла от рака, когда мне было десять.

Я опрокинул в себя горячительное и налил еще. Разговоры как-то уводили напряжение в темный угол, получилось выпрямиться и не выть от ноющей боли между ног.

— И? — подтолкнул я девушку и все-таки вложил в ее холодные пальцы бокал с коньяком. — От капли ничего не будет, но морально станет полегче. Попробуй. Только вот, закуси, — передал ей тарелку с нарезанным сыром.

— А вы, — она дрожащими руками обняла бокал, спустила ноги и стыдливо закусила губу, — не хотите больше?

— Посрать, чего я хочу. Ты этого не хочешь.

— А ваша жена?

— Я не знаю.

— Вы что не вместе живете?

— Вместе, но она сторонится меня и боится. Видишь, какой урод ей попался, — и повернулся к ней шрамом.

— Ну… не такой он и уродливый, а шрамы мужчин украшают. Не красят поступки.

— Поступки мои тоже требуют лучшего, — я сел на диван и откинулся затылком на спинку. — У нас договорной брак.

Не знаю, зачем делился, но так хотелось хоть с кем-то поговорить о сокровенном.

— Но вы же ее любите? — девушка все-таки выпила коньяк, закашлялась. Мне пришлось потянуться ближе и похлопать ее по спине.

— Как ты?

— Сойдет. Лучше, чем каждый день бояться, что отчим лишит тебя невинности, когда старший брат из-за безденежья и голодухи пропадает не пойми где. Жить со страхом, что он влезет в плохую компанию или станет наркоманом, потому что… потому что нечем платить за квартиру, жрать нечего… не за что даже туфли купить. И о поступлении в медицинский можно забыть…

Она выпалила это на одном дыхании, поджала губы и обняла себя руками.

Я покачал головой. На вид девушке не больше девятнадцати, ей бы учиться и с друзьями развлекаться, а она себя продает.

— Тебя как звать?

— Марьяна.

— Настоящее имя?

Она бодро закивала, вернула мне бокал и, еле слышно прошептав: «Спасибо», цапнула с тарелки кусочек сыра.

Вытянув из кармана платок, протянул ей.

— Вытрись.

Пока она дожевывала и приводила себя в порядок, я мучился сомнениями. Нужны ли мне эти дополнительные заботы? Да сколько той жизни? Разве не могу я побыть хорошим хотя бы раз? Это не смоет всех моих грехов, но оставит зарубку в моей душе, что я не до конца почернел.

Когда Марьяна вытерла глаза и повернулась ко мне, я с трудом не выругался вслух. Да она же наивное дитя, глаза-блюдца — шоколадные, ресницы густые и губы пухлые. Куколка.

— Поехали, — я пошел к двери. Захочет выпутаться из этого дерьма, пойдет, нет — заставлять не стану.

— Стой. Куда? — она тронула меня за руку, но тут же потупилась, наткнувшись на мой взгляд.

— Будешь работать у меня. Убирать дом, а потом за ребенком следить. Болезненный ребенок, будет сложно. И учиться пойдешь. Второй раз предлагать не стану, — и ушел по коридору на выход.

Бешеный

Мы танцевали. Я в строгом черном костюме, при галстуке и в такой же черной рубашке, хрустящей от моих движений. Она в струящемся белом платье, обнимающем стройные ноги, с v-образным вырезом, притягивающим взгляд.

Волосы обнимали мои плечи при каждом повороте, а когда придерживал спину, Варвара выгибалась назад. И я каждый раз прикипал взглядом к упругим от напряжения сосочкам. Она была без лифчика, словно нарочно соблазняла. Словно издевалась. Сучка.

До того мучила меня, что я не смог довести последние па, оборвал танец и прижал жену к стене. Приподняв ее ногу, закинул себе на бедро, подался ближе. Пусть чувствует, зараза, как я ее хочу. Слюнями давлюсь каждый день, а ей плевать. Гадина.

Юркий язычок облизал порочные губы, приоткрытые, выпускающие протяжный жадный стон.

И я не удержался. Налетел. Впился в ее рот, протолкнул в горячую глубину язык и трахал, трахал… жену, пока между ног не заныло до темноты перед глазами.

Как она изгибалась, дергала меня за волосы, ерзалась на моих бедрах, разгоняя кровь до кипения.

Дернул платье вверх, продолжая целовать, терзать сладкие губы. Прижал руку между ног дрожащей от возбуждения жены и зашипел от негодования. Обнаженная. Доступная.

Застонал и, отступив, но продолжая придерживать Варю у стены, судорожно расстегнул штаны, спустил боксеры.

Она смотрела в глаза, пока я сгорал от нетерпения. Смотрела с вызовом, проникая в душу льдом своих глаз.

Она смотрела, когда я подхватил ее ноги и, толкнув к стене, вбился в горячее нутро. Мощно, по-звериному, до острого удара.

Узкие стеночки обжали член, запульсировали от нескольких движений, и я улетел вслед за ее оргазмом в пропасть.

Чтобы внезапно открыть глаза и оказаться в привычной темноте. Между ног растекалось тепло, а я пульсировал в чьих-то руках. Перевел взгляд на застывшую надо мной жену и сипло прошептал:

— Варвара… — откинул одеяло и, перехватив хрупкие плечи, бросил девушку на постель. Она была горячей, доступной, в тонкой ночной сорочке.

И я не мог точно сказать, я все еще сплю или уже проснулся.

Прикусил сквозь ткань упругие сосочки и рванул подол вверх, высвобождая Варины ноги. Развел их в стороны, наклонился, прижимая ладонью жену к кровати, но прежде чем ударить по клитору языком поднял голову и словил горячий взгляд.