Он смотрел так, что в груди стало горячо, и перехватило дыхание.

А я ещё ревновала мужа к той девочке?

Какая же я глупая!

Одно радует — промолчала. Иначе сейчас хотелось бы провалиться сквозь землю. А сейчас мне хотелось лишь одного. Приподнявшись на носочки, я шепнула:

— Я знаю.

И приникла к его жёстким губам своими.

Бешеный

Стол слабо попискивал под нашими телами. Я придерживал Варю за талию, тянул к себе и, наклонившись, вылизывал ее упругий сосок, как леденец.

И таранил ее. Жадно. Дико. Глубоко. Словно мы не трахались, как только проснулись. Всего-то пару часов назад.

Мне каждый раз ее мало. Невыносимо. Много-много дней подряд. Месяц или больше, я решительно не считал время, чтобы не думать о том, что все закончится. Несколько дней, пока жена слегла с недомоганием, я еле пережил без ее стонов и криков. После встречи у Чеха не рисковал предлагать Варе минет, чтобы спустить пар, нам и без этого шалостей хватало. Хотя словил себя на мысли, когда зашел в кабинет и застал девушку за чтением, что наши сексуальные игрища только разбудили во мне звериный голод, а ее здоровый румянец и взгляд из-под ресниц — сигнал к наступлению.

— Не говори, что я не предупреждал…

Рывок. Еще. Укус. Языком по упругой вершине, вверх, до ключицы, чтобы коснуться губами тонкой шеи, полететь с выдохом дальше и подцепить зубами мочку. Услышать, как просит глубже, жаждет плотнее, грубее. Почувствовать, как обхватывает ногами мои бедра, как впускает на всю длину, как сжимает меня внутри, доводя до безумия.

Удар. Очередной. До упора и хрипоты. До взрывающихся звезд под веками, до оборванного дыхания на двоих.

Тут дверь открылась, и раздался скучающий голос Мари:

— Варь, я в магаз. Чего купить?

Жена вывернулась гибкой кошкой, да так резко, что едва не рухнула со стола. Прикрываясь руками, отчаянно покраснела и залепетала:

— Э… Не помню. — Будто очнувшись, вскрикнула в раздражении: — Закрой дверь!

— Будто вы мне что-то новое покажете, — саркастично хмыкнула Мари, но послушалась. Раздался её весёлый голос. — Было бы на что смотреть! Ни фантазии в тебе, ни страсти, Варька. Лежишь бревном… Ладно. Чего куплю, то куплю. Потом не ворчите, что на ужин опять гречка!

Варя прижала ладони к пылающим щекам и рассмеялась. Успокоившись, искоса глянула на меня и смущённо спросила:

— Я скучная, да? Она права?

— Иди сюда, — подал Варе руку и, когда она вцепилась, дернул на себя и, развернув, прижал к стене. Так сильно, что она судорожно выдохнула, впилась пальцами в мои плечи, чтобы устоять, но не испугалась. В глазах читалось много чего, но не страх. Это радовало, дергало струны моей черной души и согревало окаменевшее сердце, потому что смотреть любимому человеку в глаза и видеть там ужас — это что-то из разряда изощренных мучений.

Хотя, куда уж лучше мучения страстью, за которую придется платить?

Густые волосы жены упали на глаза. Я удержался от порыва и не зарылся в них лицом, как делал по ночам. Дышать ее запахом — особое наслаждение, что можно было сравнить с кайфом покруче наркотиков.

И если глупая думает, что мне с ней скучно… придется доказать обратное.

Ее нежная кожа покрылась крупными мурашками от моих грубых, размашистых прикосновений, я не щадил ее сегодня, словно чувствовал что-то, словно подступающая беда нависла над нашими головами пузатой тучей.

Где-то в глубине души понимал, что наше неправильное счастье временное, и Чех все равно не отпустит нас, но я, наивный влюбленный пацан, трепетал каждый раз, когда всматривался в голубую бездну ее глаз и задыхался от жажды погрузиться в нее, потеряться в ней. Навеки.

Девушка отзывалась дрожью на каждый поцелуй или укус. Я обожал ее кусать. Так, чтобы не ранить, но и чтобы оставлять на ней маленькие метки. Будто волк, который нашел свою самку и перегрызет горло любому, кто тронет. Моя, моя, моя… хотелось заорать, но я не смел. Вся эта ваниль закончится, растечется, превратится в яд.

Но не сегодня и не сейчас.

— Ты вкусная, ты пахнешь одуряюще… и ты, не скучная, — перехватил ладонью тонкую шею, задрал острый подбородок вверх, заставляя Варю вытянуться около стены, встать на носочки, задержать дыхание. — Мне иногда кажется, что ты меня не слышишь, — провел второй ладонью по бедру, залез под легкую ткань домашнего трикотажного платья, добрался до косточек и, огладив талию, вернулся на ногу, чтобы согнуть ее в колене и толкнуть жену к стене.

Позволил почувствовать ей, как хочу, как сгораю, как схожу с ума…

— Я слышу… — Варя глянула на меня снизу вверх и облизала пухлые после жадных поцелуев губы. — Но не могу поверить, что всё это — настоящее. Кажется, что вцеплюсь в тебя слишком сильно, ты растаешь, как дым. Мне это часто снится ночами. Я зову, зову, а рядом никого. И просыпаюсь в ужасе, дышать не могу… Вдруг ты уйдёшь так же стремительно, как ворвался в мою жизнь? Я же… Не смогу без тебя.

Не настоящее, Варя… Хотелось заорать, но я сцепил зубы и склонился к сладким приоткрытым губам. Фальшивое, греховное, черное счастье, которое скоро разлетится на куски. И мне жаль…

Но так приятно тонуть в этом болоте страсти, что иногда забываю, кто я и зачем здесь.

Подался ближе. Так близко, что почувствовал кожей ее трепет. Услышал сердцем, как громко бьется ее сердце в ответ. Вены на руках, словно желая оплести жертву, набухли, кровь закипела. Широким движением рук обрисовал тонкую фигуру снизу вверх, задирая платье, комкая ткань, разрывая нитки, закинул ее ноги себе на бедра, вплотную подступил, чтобы замереть на краю.

— Почему? — наклонив голову, спрятал взгляд. Загнанный, волчий. Потому что ее чувства — то, что по-настоящему пугало и обжигало грудь. Ведь кто я? Ублюдок, что сломал ее жизнь. Предатель, обманщик, враг… Тот, кто играет ранимым сердцем, как мячом, чтобы в итоге отфутболить во мрак.

Я бы сам себя не простил, будь на ее месте.

И, мать твою, тот, кто позволил себе любить… но никогда этого не скажет вслух.

Пусть Чех думает, что играю и притворяюсь, что пользуюсь красивым телом, трахаюсь вдоволь, чтобы утолить свои желания и выполнить условия хозяина. Наверное, позже он использует это против меня, потому что от него ничего не скроешь, но я давно принял свою судьбу и не собираюсь цепляться за соломинку.

— Потому что, — услышал тихое, как шёпот ветерка. — Я беременна.

=Варвара=

Последние дни и недели я летала, как на крыльях!

С утра вставала едва солнце показывалось на горизонте, приводила себя в порядок и бежала на кухню — готовить завтрак.