— Да, — Валентин снял шапку, — очень качественно. А дорого берёте?

— Ребята, не дороже денег. Я же вижу, что вы люди не очень богатые. Договоримся. По московским меркам работаю практически задаром. Ну и, пока работаю, тут живу. Не пью совсем. Никого к себе, конечно, не вожу. Уже возраст не тот, не до глупостей.

— Извините, а вы не москвич? — Ольга сама застеснялась своего вопроса.

— Москвич. Ну, или в прошлом москвич. Бывший московский, теперь деревенский. Приехал сюда сорок лет назад в техникум. Здесь женился, здесь работал. Потом продал две комнаты в коммуналке, где мы с женой и ребятами жили. Ребята уже сами по себе. У каждого своя семья. Продал, купил огромный дом в деревне, за Новгородом. Я сам в Новгороде родился. Переехал. Теперь пять гектар своей земли. Там воздух целебный. Самое то для моего давления и язвы. Хозяйство завёл. Две козы, куры. Вообще, я профессиональный строитель, отделочник. Летом и там работы хватает — неподалёку садоводство. А зимой вот иногда в столицу возвращаюсь на заработки. У меня, дорогие мои, тридцать лет рабочего стажа. Не как эти урюки делаю. Я же понимаю, что нужно сперва, а что потом. И материалы все новые знаю. В магазины заезжаю, у продавцов спрашиваю, передачи всякие смотрю. Ну, как? Пойдём оценивать ваш фронт работ?

Длинный ключ с разлапистыми бороздками никак не хотел вставляться в замочную скважину в тёмном коридоре.

— Не торопитесь вы так, — рабочий добродушно улыбнулся и положил руку на плечо Валентину, — давайте я?

— Нет-нет, я сам. Просто первый раз эту дверь открываем. Мы же только смотровую получили.

— Так вы ещё свою квартиру не видали? Ну, дела! Это момент ответственный. Вы тогда сперва сами. А как налюбуетесь, то мне в звоночек позвоните, я и выйду.

— Какой деликатный человек, — шепнула Ольга Валентину на ухо, — ну ты, открывай же! Я сейчас описаюсь от нетерпения.

Замок дрызнул чем-то внутри и открылся. Валентин сделал шаг внутрь, протянул руку вдоль стены и нащупал выключатель. Под потолком вспыхнула лампочка, вкрученная в висящий на длинном проводе патрон.

— Ух ты! Валька, а здесь прихожая в два раза больше, чем в той квартире! И смотри, какой вход в комнату. Ого! Да тут двустворчатая дверь! — Ольга побежала по коридору на кухню и закричала уже оттуда: — Валька! Здесь с кухни выход на балкон. И кухня удивительная, кухня просто огромная! И раковина стоит, и плита есть!

Квартира оказалась даже больше, чем та, в которой они сейчас жили. Три комнаты: спальня, гостиная и маленькая детская. Кухня с двумя окнами на две стороны. Две кладовки, санузел, антресоль. Обои на стенах и вправду были поклеены скверно, со швами. Углы возле батареи уже топорщились. Линолеум во всех комнатах лежал одинаковый — светло-серый без рисунка. Ванная стояла стальная, эмалированная, раковина и унитаз — салатового цвета. Стены в ванной покрывала ядовито-зелёная краска.

— Как я посмотрю, обращались к самым крутым дизайнерам, — засмеялся Валька. — Очень смелое сочетание цветов и материалов. Ну, ничего. Жить можно. Только вот что самое сложное: каким же образом мы тут будем жить, если у нас с тобой даже кровати своей нет? Оль, ты на гладильной доске у меня поместишься?

— Валечка, я у тебя помещусь даже на подоконнике, если бы тут были подоконники. Нужно заказывать хоть какую-то мебель, причём срочно. И, по-хорошему, какой-никакой, а ремонт надо предпринять. Пусть бы обои только переклеить, в ванной и кухне плитку положить, да и по мелочам. А в остальном это просто хоромы какие-то.

— Плитку, — Валентин потёр подбородок, — На что мы всё это счастье покупать будем? Моего гранта хватит разве что на кровать, ну, может быть, на стол. Потом, ещё на что-то жить надо.

— А мы с тобой займем тысяч несколько на годик.

— Кто это нам даст тысяч несколько? — засмеялся Валька. — И как мы эти несколько тысяч станем отдавать?

— Ну, кто-нибудь же даст, — Ольга обняла Вальку и чмокнула в нос. — Вот, скажем, твой и мой нежно любимый Семён Эдуардович. Друг он семьи или вдруг?

Валентин сам вспомнил про дядю Сеню. Эскины уже десять лет как расселили свою коммуналку и теперь царили там безраздельно. Последний раз Валька с Ольгой заходили к ним в гости три года назад, ещё до рождения Варвары. Потом стало не до визитов. Да и смысл в этих «гостях», если кабинет Семёна Эдуардовича находится рядом с комнатой, где сидят Ольга с Людмилой. Иногда дядя Сеня являлся на факультет к Валентину. Щёлкал по клавишам стоящего на отдельном столике «Макинтоша» и разглагольствовал о том, что, на его взгляд, финансирование историков несоразмерно с финансированием филфака.

— Вот скажи мне, друг любезный и благороднейший из донов Валентин, какого чёрта у вас сейчас ведётся такое количество тем? Чем историческая наука на настоящем этапе её развития заслужила столько грантов? Я решительно отказываюсь понимать. Мы портим себе глаза над халтурными переводами, дерём глотки на экскурсиях, а вы тут жируете в архивах. Фантастическая несправедливость!

Всё это говорилось в шутку. Семён Эдуардович зарабатывал очень хорошо, читая лекции одновременно в ещё двух платных вузах. Помимо лекций числился он учредителем какой-то туристической фирме, откуда, судя по его XC90, тоже что-то «капало».

— Жить, пан Соловьёв, надо со вкусом, — назидал он как-то Вальке, когда после большого учёного совета они зашли в кабинет Эскина выпить кубинского кофе. — Ты, скажем, сидишь, уткнувшись в бумажки. А наука — это такой джаз постоянный. Нужно всё время синкопировать. Наука без авантюризма — чистой воды тягомотина. Шлиман, к примеру, раскопал Трою…

— Шлиман — не учёный, — возразил Валентин.

— Плевать, что не учёный. Важно, что раскопал. Важно, что ему это было интересно и теперь это достояние человечества. Он ведь слыл чистейшим авантюристом. А почему? Потому как не боялся делать неправильно, не боялся бросаться из крайности в крайность. Знаешь, каков был Ландау? У, брат, что он вытворял! Я недавно записки какой-то его ассистентки читал в журнале. Чистой воды порнография! И ведь гений. И ты чертовски талантлив, а воткнулся в академическую науку, как вилка в холодец. Увязнешь же. Я понимаю, что дочка, слава Богу, родилась, но нельзя же постоянно торчать на одном месте! Тебе нужно как-то разнообразить приложение своих интеллектуальных способностей. Смотри как я! Конечно, нехорошо себя в пример приводить, но всё же. Я и там успеваю поработать, и сям. И везде мне интересно, потому как всё это переключение. Известно же, — Семён Эдуардович хохотнул, — смена рода деятельности — лучший отдых. Хочешь, я тебя устрою, экскурсии поводишь для богатых идиоток? Сейчас это очень модно. Собираются нимфетки с Рублёвки и вместо того, чтобы по бутикам бегать, нанимают себе персонального экскурсовода на ночь.

— Это в каком смысле? — Валентин встрепенулся.

— Это не в том, в котором ты подумал. Про твоё пуританство уже по всей Москве слухи ходят. Это значит, что нанимают какого-нибудь достаточно уважаемого учёного, договариваются с музеем, и их пускают уже после закрытия. Эдакие закрытые просмотры шедевров русской и мировой культуры. При этом всё куртуазно, в каком-нибудь зале фуршет накрыт, шампанское, свечи, бутерброды с икрой, официанты. Всё по высшему разряду. Но чтобы до этого зала дойти, нужно прослушать краткий курс истории искусств, или, там, истории архитектуры, или ещё чего. Хороший бизнес, кстати. Я серьёзно. Могу устроить. Подготовишь парочку таких экскурсий, всякими шутками-прибаутками их расцветишь — самое то. Прекрасная смена деятельности плюс очень серьёзная прибавка к семейному бюджету. Отец твой, светлая ему память, между нами говоря, специально за свой счёт ездил в Гагры, в пансионат ВЦСПС, где после ужинов перед тогдашними профсоюзными бонзами читал лекции по истории допетровской Руси. Абсолютно не гнушался такими делами. Его отношение к себе как к учёному было весьма спокойным. «Наука не Бог, она не обижается», — говорил.