Машка ещё болтала что-то, не слушал. Курил одну за одной и в окно смотрел. Троллейбусы едут. Люди идут. Снег на воротниках оседает. Такой же, как и вчера. А мир изменился. Разве сам не знал? Разве не чувствовал? Может быть, и чувствовал — не признавался. И что теперь? Вот так прийти и сказать: «Ухожу?» А повод? Как это делается? И куда уходить? Может быть, Машка всё придумала? С неё станется. Она фантазёрка, а в голове у неё сквозняки гуляют. Нет. Вроде серьёзна. И чертенята попрятались. Сама сидит понурая. Кажется, что заплачет. Это мне плакать надо. От обиды плакать, от несправедливости, от глупости своей, от слабости.

Через пару месяцев ушёл. Может, не ушёл бы, а просто выгнала меня Светка. Нашла себе мужика другого и выгнала. Не Мишку мифического. Другого. Забрала сына, уехала в отпуск: «Я вернусь через десять дней. Очень хочется верить, что тебя в квартире не будет». Вот так. Просто, без поклонов. Две недели в безумии. Вернулась, дверь открыла, Ромка ко мне бежит, обнимает. Она в прихожей. Сзади ещё кто-то стоит — мне с кухни не видно. Развернулась, дверь прикрыла, что-то кому-то сказала. Лифт скрипнул. Вошла в квартиру. Юркнула в спальню. Закрылась. Ромку ужином покормил, собрал документы, бумажки свои, мелочь разную в портфель сгрёб. Бельё из стенного шкафа в рюкзак покидал и уехал. Год жил, чешую с себя сдирая. Через год развелись. А потом Ирка. А у Ирки собака. А у собаки нос кожаный и мокрый.

Квартиру Валентин с Ольгой получили зимой, когда уже отчаялись дождаться и всерьёз подумывали брать кредит. По Москве ходили слухи, что очереди вовсе отменят: оставят только для инвалидов и участников войны. Их же, вузовская, и без того не двигалась уже много лет. Оптимистические обещания ректора поспособствовать молодым аспирантам в получении жилья остались обещаниями. И не аспирант давно — семь лет как защитился, а всё по выселкам. Привычка к съёмному жилью переросла у них с Ольгой в привычку не покупать лишних вещей. Основной скарб, пока меняли квартиру за квартирой, составляли книги. Большую часть в конце концов Валентин свёз на кафедру. Появился свой кабинет, в нем несколько шкафов. Можно было позволить хотя бы часть книг оставить там. Никуда они не денутся, а при переездах таскать неподъёмные коробки быстро надоело. Кроме книг основными вещами считались маленький кухонный телевизор, два компьютера, гладильная доска и несколько сумок с вещами. После рождения Варвары к переездам предназначалась детская кроватка, манеж и куча игрушек. Однако странное дело, но на последней квартире они задержались уже на три года и, если бы не приятная неожиданность в виде открытки о получении ордера, прожили бы ещё столько же. Ольгина однокурсница Эльвира уехала собирать материал для диссертации в Норвегию, где скоропостижно вышла замуж за своего куратора. Обосновалась с мужем-этнографом на хуторе, а квартиру сдала Ольге и Валентину. Это было самое комфортное жильё из всех тех, что они снимали. Дом на углу Ленинского проспекта и проспекта Вернадского. Двухкомнатная. На восемнадцатом этаже. Прекрасный вид. Кооператив, построенный отцом и отданный дочери в год поступления. Метро рядом. Магазины. Ольга полюбила эту Элькину «хату» ещё в студенческие времена, когда на первых курсах сбегала из общежитского разгула готовиться к сессиям.

Здесь же они с Валентином провели свою первую ночь, оставшись после дня рождения «помочь прибраться». Они мыли на кухне посуду, и Валентин млел от каждого прикосновения к горячей и мыльной Ольгиной руке. Распущенные и завитые Ольгины волосы щекотали ему щёку. Хотелось, чтобы посуда не заканчивалась подольше. Элька уже двадцать минут целовалась с кем-то в ванной. В смачно ободранном кресле дремала кошка. Из гостиной доносился Wish You Were Here. Разномастные рюмки тонкого стекла расставлялись шеренгами повзводно на расстеленном полотенце с олимпийским мишкой. Тарелки вытирались таким же полотенцем, но с изображением волка из «Ну, погоди!». Вытирались и складывались в шкаф. Когда уже всё было вымыто, вытерто и каталогизировано согласно кухонному реестру, Валентин опустил рукава новой джинсовой рубашки (предмета своей гордости) и вопросительно взглянул на Ольгу: «Поехали?» В этот миг дверь кухни приоткрылась. Появилась растрёпанная Элькина голова.

— Ребята, я там вам бельё в большой комнате бросила. Сами справитесь? Если что нужно, стучитесь в стенку. Но лучше не стучитесь.

— Хорошо, — ответили они хором. Ответили такими уверенными и спокойными голосами, как будто лечь в постель вдвоём для них было обычным делом.

— Ты покури пока, я постель разберу, — Ольга деловито сняла с себя передник и, не смотря на Валентина, вышла из кухни. Валька сел на табуретку и сложил руки на коленях. Вскочил, удивившись невольно принятой позе терпеливого ожидания. Открыл холодильник, достал початую бутылку рислинга. Сделал несколько глотков из горлышка. Открыл кран, пустил воду. Вымыл зачем-то и без того чистые после горы посуды руки. Закрыл кран. Вытер руки об оставленный Ольгой передник. В открытое оконное стекло с хохотом ударялись отражения фар сентябрьских такси, как в пинболе проскакивая между таких же фантомов светофоров, квадратиков окон далеких домов — наискосок в самый угол рамы. Валентину стало совсем не по себе от этого нежданного ожидания того, чего он, что уж скрывать от самого себя, желал и предвкушал два месяца их знакомства. Они ходили вместе в кино, где он позволял себе время от времени в самые «страшные» моменты брать Ольгину руку в свою. Они обедали вместе в столовой. В конце концов, они раз пять уже поднимались с Илюхой на этаж к филологам и часами распивали с весёлыми подружками Ольгой и Надей красное терпкое «Саперави», заедая его сухим тортиком. В прошлые выходные они вдвоем с Ольгой ездили в Дмитров, где бродили по монастырю. На обратном пути Ольга задремала на плече у Валентина, и Валька всю дорогу дышал запахом её густых жестких волос. Когда вошли контролёры, он аккуратно, чтобы не пошевельнуться, вынул из нагрудного кармана билеты. Тётка контролёрша пробила их и, возвращая, улыбнулась: «Замаялась деточка. Ну, пусть поспит. До Москвы ещё полчаса». И этим простым словом «деточка» взорвало внутри у него небывалый заряд нежности, в мгновение разметавший все мысли кроме одной: «Люблю!»

Ольга появилась с двумя полотенцами в руках. — Я первая в душ. Потом ты. Придёшь, свет не включай. Хорошо?

Как всё просто. Как всё просто и так, как должно быть. Полотенце. Душ. Стоп! Валька вдруг испугался, что Ольга постелила им раздельно. Он вскочил с табуретки, на цыпочках прокрался по коридору и заглянул в комнату. Ночник на тумбочке. Диван у окна разложен и застелен одеялом. В ногах красный вязаный плед с кистями. В колонках чуть слышен Pink Floyd. На втором диване — Элькины подарки. Валентин затворил дверь и так же на цыпочках вернулся в кухню. Как же это здорово. И вместе с тем немного страшно.

Валька хоть и был избалован вниманием одноклассниц, но держал себя в нарочитой строгости. На дискотеки в клубе ходил редко, да и то, когда пацаны звали, а Валька понимал, что если не пойдёт, то станет мишенью для всяких подколов. На дискотеках он лихо танцевал под итальянцев и Антонова, но до завершающих «медляков» не оставался. На велосипед и к себе — в Ребалду. Девчонки писали ему записки, подсовывали в тетрадки или оставляли на столе в классе. И всё. Чёрт возьми! Да он ведь и целовался-то всего три раза в жизни. Первый и второй раз почти понарошку со студенткой-практиканткой на монастырском раскопе, а третий уже с Ольгой в лифте. Он вспомнил дышащий, опрокидывающий Ольгин поцелуй и почувствовал возбуждение.