Ойген подбодрил друга. «Я верю в твою добрую звезду – пусть же с тобой ничего не случится, – отвечал он. – Мы друг другу еще пригодимся в будущем… Pax Domini sit semper tecum [мир Господень да прибудет вечно с тобою]». А между тем на военной службе пути не выбирают, и Ойгена перевели в Вену, где он ворчал, скучая по войне, приговоренный каждый вечер ходить в оперу. Высоко на галерке он быстро примелькался, сам узнавая многих, и платил всего 75 пфеннигов за просмотр Легара и Пуччини («легко слушать»). Как большинство земляков, он предпочитал Верди Вагнеру, находя, что его «великое чувство и громогласные мелодии выражают мощь и тонкость куда более естественно». Сверх прочего его поражал и захватывал «Дон Жуан» Моцарта, особенно схождение в ад в финале. Зрелище до такой степени трогало будущего художника, что заставляло постоянно думать о том, как нарисовать «танец среди смерти и демонов». В то время как Ганс участвовал в кампании, Ойген, по своим словам, пребывал больше чем просто в мире[205].

Фриц Пробст следовал за фронтом через Бельгию на автобусе, ремонтируя мосты, взорванные при отступлении бельгийцами и французами. Тогда как Ганс Альбринг изо всех сил старался не обнаружить перед семьей грозившей ему опасности, 33-летний Пробст хвастался жене Хильдегард: «Мы близко от фронта и считаемся боевой частью». Не стоило заставлять ее понапрасну беспокоиться, но страх перед клеймом «отсиживающегося в тылу» оказался сильнее. Иногда часть натыкалась на нетронутое войной село, оставленное противником без боя, но, если французы сражались, «юнкерсы» («Штука») громили все вокруг[206].

Тем временем, пока во Франции и Бельгии полыхали бои, журналисты германского радио и кинохроникеры озвучивали ход течения конфликта и расцвечивали изобразительный ряд кадрами с полей сражений. Французскую кампанию отслеживали три выходивших один за другим новостных ролика, нараставшие по продолжительности и достигавшие сорока минут. Приданные боевым частям немецкие кинохроникеры получили невиданную свободу доступа к «живой» информации о происходившем на фронте, имея возможность запечатлеть войну такой, какая она есть, хотя некоторые сцены переснимали в постановочном варианте. Публика восхищалась отвагой репортеров, не боявшихся соваться в бой ради возможности донести всю правду до зрителя, который вскрикивал и замирал при сценах разрушения. Стараясь подарить публике особо острый эффект присутствия, операторы зачастую снимали лица немецких солдат под небольшим углом снизу, отчего те выглядели точно закаленные в битвах героические воины на каменных барельефах. Сдобренные звуковыми добавками и приправленные исполненным глубокого драматизма музыкальным сопровождением – часто переложенными Францем Р. Фридлем классическими пьесами, – новостные ролики задумывались как средство захватить и поразить аудиторию. Из просто киножурналов они превращались в визуальное, звуковое и эмоциональное переживание, а тем временем растущее напряжение еще более нагнетал и направлял голос за кадром: «Новые немецкие танки готовы для атаки, готовы для могучего рывка вперед. Эти танки несут с собой новую романтику боя. Они суть то же самое, чем были рыцари в Средние века. Они маневренны и проворны, как кавалерия последней войны». Многие кинотеатры «попросту не справлялись с валом публики», как отмечал «Фильм-Курьер», при этом некоторые давали до десяти сеансов в день. Свет зажигали сразу после окончания новостного ролика, предоставляя зрителю передышку и шанс поговорить – обсудить увиденное. Многие уходили из зала до фильма, не желая испортить впечатление каким-то «мелким художественным кино»[207].

24 мая, когда немцы уже осадили Кале, Гитлер и Рунштедт сошлись во мнении остановить танки, дав возможность экипажам привести остро нуждавшуюся в ремонте технику в порядок, прежде чем развернуть ее и бросить против французских армий на юге, а люфтваффе предоставить оперативный простор разделаться с союзническими дивизиями, продиравшимися по исполосованной каналами местности в направлении Дюнкерка. Пользовавшиеся превосходством в воздухе на протяжении предыдущих десяти суток, люфтваффе в этот раз неожиданно оказалось не на высоте. Летчикам удалось разбомбить берега, потопить много судов, в том числе девять эсминцев, и заставить союзников действовать только в ночное время, однако авиация не смогла помешать вывезти из Франции 338 000 британских и французских солдат. Поднимавшиеся в воздух с аэродромов на юге Англии, пилоты Королевских ВВС сыграли видную роль, бросив вызов германской авиации и совершив в период между 26 мая и 4 июня более 4822 боевых вылетов. Впервые немецкие потери в небе оказались значительно выше, чем урон союзников[208].

Передвигаясь то на грузовике, то в связном фургоне, Ганс Альбринг располагал куда бо́льшим временем для писания писем, чем пехотинец Эрнст Гукинг. Вынашивая планы сделаться в будущем художником, он пытался составлять словесные зарисовки быстро сменявшихся впечатлений – старик на ферме, горько взирающий куда-то вдаль из-под морщинистых век, пленный офицер на обочине, смотревший на победителей немцев «уверенно и холодно, исполненный самообладания в ужасном, крайнем спокойствии». В Пуатье молодого человека сразили фрески древнего баптистерия, но очень огорчила нехватка в его окнах витражей. Пухлые женщины словно сошли прямо с полотен Ван Эйка. Всё, от сыто хрюкающих свиней в свинарнике, где он ночевал, до несметного количества сливочного масла, сыра, мяса, домашних консервов, снежной белизны хлеба и темного, густого, точно масло, красного вина, нравилось ему в этом роге изобилия по имени Франция. Найдя «Песню перед битвой» Гёльдерлина, Альбринг окунулся в романтическую поэзию. Заводя речь об отгремевших боях, он описывал лишь товарищей: «Восторженность оставила их, никто больше не говорил и не смеялся». Они казались скучными и «глупыми». Как многие солдаты, Альбринг находил слова для описания всего, за исключением боя[209].

Французы развернули шестьдесят пять дивизий по новому рубежу за реками Сомма и Эн, который связывал линию Мажино с побережьем. 5 июня немцы атаковали и быстро достигли прорыва на нескольких участках по Сомме и заставили весь фронт противника откатиться далее в направлении Сены. 10 июня французское правительство бежало из столицы, объявив Париж открытым городом. Четыре дня спустя туда вошли немецкие войска. 15 июня пехотные дивизии немецкой 7-й армии перешли в наступление через Рейн, захватив города Кольмар и Страсбург. Третий новостной ролик кампании рассказывал о немецких пехотинцах и артиллеристах, чтобы каждый из видов вооруженных сил получил должное освещение. Зрителей наполняло теплом созерцание повседневной жизни обычных солдат. Ирен Гукинг надеялась хоть одним глазком заметить Эрнста. Вглядываясь во все эти лица, «улыбавшиеся в камеру, в каждом солдате я видела тебя и была тем уже довольна». Если бы фюрер создал женский полк, фантазировала Ирен, она бы вступила в него без сомнения[210].