Следующим лотом были предложены ювелирные украшения. Янетерпеливо ерзала на стуле, дожидаясь, когда выставят следующий холстСтерлинга.

После успешной продажи шестифутовой скульптуры «Мать и дитя»и пестрого лоскутного одеяла на мольберт вновь водрузили картину подпокрывалом. Когда его сняли, зрители увидели панораму Мэйн-стрит, главной улицыЗанудвилля.

— Еще один чудесный пейзаж, навеянный красотами нашегогорода, — возгласила миссис Митчелл.

На картине были видны витрины магазинов, заведение Ширли,фонтан, возле которого ели мороженое ребятишки. У меня возникла иллюзия того,что я перенеслась туда, на площадь, и любуюсь ею вместе с прохожими.

— Очень мило, — согласно высказалась пара,сидевшая впереди нас.

При стартовой цене в тысячу долларов вверх тут же потянулисьруки с листовками.

— Полторы тысячи, — объявил аукционист.

Желающие продолжали набавлять до тех пор, пока картина неушла за три тысячи долларов.

Я сжала руку Александра с неистовой силой, быстро прикинула,сколько он уже наварил и сколько еще сможет.

После продажи мозаичного панно на мольберте вновь появилсяхолст под покрывалом. Когда оказалось, что и он создан кистью молодогодарования из Европы, зал охватило возбуждение. Городская элита была готова ксхватке. За право купить это произведение вот-вот должна была разразитьсянастоящая битва.

Это полотно изображало заведение Хэтси. Его дивный колоритбыл передан настолько убедительно, что я, казалось, слышала звучание музыкипятидесятых годов и вдыхала аромат картофеля фри.

— Стартовая цена тысяча пятьсот долларов.

— Даю две тысячи! — выкрикнул мистер Беркли.

— Две пятьсот, — тут же последовало другоепредложение.

— Три тысячи!

— Предложено три тысячи. Кто больше?

— Четыре тысячи.

— Четыре тысячи пятьсот, — поднял свой листокмистер Беркли.

— Пять! — неожиданно подала голос Руби Уайт.

— Пять тысяч долларов. Пять тысяч — раз. Два. Продано!Лот уходит за пять тысяч долларов.

Я радостно воскликнула, но тут же попыталась напустить насебя равнодушный вид, потому что пара, сидевшая перед нами, обернулась.

Появление на мольберте следующей картины вызвало не меньшийажиотаж. В зале нашлось немало желающих прибрать к рукам творение молодоговосходящего таланта. Однако под покрывалом оказался портрет, написанный явно неАлександром. Миссис Митчелл произнесла хвалебную оду автору, но торги прошливяло. Конечная цена ненамного превышала стартовую. Все с нетерпением ждалипоявления очередного полотна молодого художника из Европы. Когда оно наконецпоявилось, тут же поднялся лес рук.

Одна картина выставлялась за другой. Я любовалась токладбищем, залитым лунным светом, то железнодорожным узлом с ярко расписаннымивагонами и колеей, заросшей желтыми полевыми цветами, то фасадом нашей школы самериканским флагом, зеленью Эванс-парка под голубым небосводом и кинотеатромдля автомобилистов, где проводятся показы старых фильмов. Поражало то, чтоАлександр видел все это только после заката, в темноте, но краски на холстахбыли живыми и яркими. Мир казался ему именно таким, а не мрачным, унылораскрашенным в черно-белые тона, каким он порой представлялся мне. В этихместах мы с ним бывали. Они стали вехами нашего счастья. Сердце мое таяловсякий раз, когда я видела их.

Наконец выставили последнюю картину. Но она не походила наостальные. Это был не пейзаж, а портрет.

Мой!..

По залу пронесся удивленный вздох.

— Наверное, это не тот европейский художник, —зазвучали предположения.

— Нет, он. Стартовая цена — тысяча долларов.

Не поднялось ни одной руки.

Я торопливо произвела мысленный подсчет и поняла, что мынемного недобираем до требуемой суммы.

Мой отец огляделся по сторонам. Покупателя на портрет егодочери не находилось.

— Итак, тысяча. Кто готов заплатить эту цену?

— Я даю тысячу, — заявил папа, гордо помахиваябумажкой.

Тут в торг вступил Джеймсон:

— Тысяча пятьсот.

— Две тысячи, — парировал папа.

— Последнее предложение — две тысячи. Кто больше?

Аукционист оглядел зал.

Других предложений не было.

— Две тысячи раз. Две тысячи два…

Сердце мое упало. Денег мы выручили порядочно, но все равнонедостаточно для того, чтобы купить особняк.

— Не хватает! — шепнула я Александру и хотела быловыкрикнуть насчет двух тысяч пятисот, но Александр схватил меня за руку.

— Мы должны подбавить торгам азарта, — шепнула яему.

— Даю две пятьсот, — поднял руку Джеймсон.

— Итак, две тысячи пятьсот. Две тысячи пятьсот раз…Две…

— Три тысячи долларов, — послышался новый голос.

— Три тысячи. Я верно расслышал? — уточнилаукционист. — Три тысячи, кто больше? Раз… два…

Он стукнул молотком.

— Продано! Лот ушел за три тысячи долларов.

Мы с Александром вскочили и обнялись. Нас охватил такойвосторг, что не было дела до окружающих. На радостях я даже непоинтересовалась, кто же выиграл торги и купил мой портрет.

— Теперь у нас хватит денег, чтобы внести залог мистеруБеркли, пока этого не сделал мистер Митчелл.

Несколько волонтеров вынесли приобретения, сделанные нааукционе, и разместили их так, чтобы все присутствующие могли подойти иполюбоваться поближе — одни своими покупками, а другие, на прощание, тем, чегоони лишились.

Мистер Стерлинг водрузил на нос очки и читал аннотацию свесьма скудными сведениями о молодом художнике, работы которого имели такойуспех.

Потом он повернулся к нам.

Члены клуба собирались кучками, беседовали, обсуждалипрошедшие торги. Но если мне и хотелось поговорить с кем-то из них, то только содним, с мистером Беркли. Лавируя между собравшимися, я добралась до него ипосле краткого разговора поспешно вернулась к Александру, поджидавшему менявозле кухни.

— Готово, — сказала я, показывая ему визиткумистера Беркли. — Тебя ждут завтра, в восемь вечера.

Мы задержались на несколько минут, ловя обрывки разговоров опрошедшем волнующем вечере.

— Говорят, художник где-то здесь, — услышала яголос покупателя.

— Неужели? — воскликнул другой. — Я был бысчастлив с ним познакомиться.

— Говорят, он находился среди нас все это время, —заявила какая-то женщина.