Прибытие донов было запланировано на промежуток с половины восьмого до восьми. Майкл Корлеоне и Том Хейген уже находились внутри.

Первым приехал Карло Трамонти. Его участие в Комитете было сложной формальностью. Он бывал не всегда, но имел право занять место первым — привилегия, данная ему как представителю самой древней преступной группировки. За ним плелся телохранитель и младший брат Агостино. Продвижение Карлика Аги в consigliere произошло совсем недавно. Он впервые будет на собрании Комитета.

Карло Трамонти и Майкл Корлеоне обнялись, будто между ними не было и йоты разногласий. Мужчины обменялись любезностями, спросив о благополучии семей. Постороннему глазу они показались бы старыми друзьями.

Том Хейген, в новых скрипящих туфлях, отвел братьев Трамонти в кресла за один из длинных параллельных столов в зале для банкетов. На обоих столах были белые скатерти, стояло красное вино, корзины с хлебом и тарелки с antipasti.[19]Хейген взял оливку. Раньше Том ощущал себя на собраниях паршивой овцой. Когда Корлеоне назначил его consigliere, он был самым молодым среди представителей семей в окружении одних итальянцев. Теперь, почти двадцать лет спустя, Хейген чувствовал себя в своей стихии.

— Туфли, они начинают делать вот так, — сказал Аги, тыча пальцем, — скрипят, приходится выкидывать, да? И искать новые. — Из-за странного акцента, нечто между бруклинским и южноафриканским, слова были едва понятны.

Хейген кивнул, улыбнулся и предложил располагаться поудобней.

— Какие туфли? — спросил Карло, который был слегка глуховат.

— Забудь, — сказал Аги. — Просто туфли, ясно?

* * *

К тому времени прибыли два старых льва — Энтони Страччи из Нью-Джерси и Джо Залукки из Детройта. Как полагалось, каждый привел с собой consigliere и проверенного телохранителя. Залукки и Страччи были старыми друзьями Корлеоне и верными союзниками. Джо, с виду добрый старик за семьдесят, выдал одну дочь за наследника автомобильной компании, а другую — за Рэя Клеменцу, сына покойного capo семьи Корлеоне Пита Клеменцы. Залукки захватил власть в Детройте после «Багровой банды» и построил самую миролюбивую империю в стране. Хотя последнее время шли разборки с неграми, которые претендовали на Детройт, да к тому же чикагское подразделение увольняло членов автомобильных профсоюзов. Многие доны полагали, что Залукки настиг старческий маразм. Когда он, приветствуя Корлеоне, называл его Вито, Майкл решил не поправлять.

Черный Тони Страччи, тоже за семьдесят, утверждал, будто не красит редеющие иссиня-черные волосы, которые с каждым годом становились все черней. Он всегда был так предан клану Корлеоне, что некоторые считали семью Страччи всего лишь regime Корлеоне, предоставлявшую свои доки и склады для операций с наркотиками (союз закрепил Ник Джерачи, но не как часть заговора). В одном из ожесточенных споров Комитета Черный Тони принял сторону Майкла Корлеоне, чтоб, преодолев оппозицию нескольких донов (в частности Трамонти и Молчаливого Сэма Драго), поддержать претензии на пост президента Джеймса К. Ши, тогда губернатора Нью-Джерси. Страччи вели дела в Нью-Йорке, однако их политическая база располагалась в Нью-Джерси, менее престижном и доходном штате, что низводило Страччи к извечному статусу менее влиятельного человека в среде семей Нью-Йорка.

Следом прибыли двое новых членов, оба в модных костюмах и кричащих галстуках: Фрэнк Греко из Филадельфии, заменивший покойного Винсента Форленцу (оставив Кливленд без места за столом), и Джон Виллоне, который вернулся из Вегаса, чтобы возглавить Чикаго после смерти Луи «Носа» Руссо. Майкл поприветствовал Фрэнка Греко и сделал комплимент по поводу внешности, отчего тот усмехнулся и сказал: «В молодости я был похож на греческого бога. Теперь смахиваю на убогого грека». Майкл улыбнулся. Он слышал эту шутку раньше. На самом деле в свои пятьдесят Греко выглядел молодым по сравнению с большинством донов. Филадельфия тоже начинала уступать позиции черным, но Фрэнк Греко держал власть в Южном Джерси, что обеспечило ему связи с несколькими людьми из администрации Ши.

Джон Виллоне блюл интересы чикагского подразделения в Неваде, так они и познакомились с Майклом. Он обладал не только властью и храбростью, но и дородностью. Как ни странно, Джон носил переливающуюся клоунскую одежду, которая зрительно делала его еще полней. И все же все любили Виллоне и тянулись к нему. Майкл завидовал этому качеству. Джон Виллоне был в хороших отношениях с Луи Руссо, и они не испортились, даже когда Руссо лишил его важной части семейного бизнеса в результате спора из-за какой-то женщины. Виллоне прошел к своему месту, положил мясистую руку на плечо Тому Хейгену и не обратил внимания, что на Хейгене тот самый ремень, которым он задушил его сердечного друга Луи Руссо.

Следующим в дверях появился загорелый босс Тампы Сальвадоре Драго — Молчаливый Сэм. Через плечо перекинута большая авоська с апельсинами, такая вот привычка. С улыбкой, не произнося ни слова, положил ее на бар. Обнялся с Майклом. Нери проверил апельсины: не спрятано ли что внутри. Драго, видимо, ожидал подобного и не обиделся. Несмотря на разногласия, Майкл и Сэм Драго имели много общего. Драго, как и Майкл, был младшим сыном дона и тоже в начале своей жизни надеялся избежать семейных дел. Отец Сэма был покойным сицилийским боссом Витторио Драго, близким другом и союзником Лаки Лучано. Когда власть захватил Муссолини, он посадил Витторио и всех остальных боссов в тюрьму на острове Устика, а молодой Сэмми Драго, учившийся во Флоренции на художника, бежал в Америку и поселился во Флориде. Пытался заняться торговлей рыбы, но прогорел. Нависла опасность депортации. В Сицилии мать заставила Лучано сделать пару звонков, но Сэм Драго не знал об этом, пока его не причислили к сосланным американцам. Он убедил себя, что представляет интересы отца во Флориде, только чтобы помочь бедной матери, пока глава семьи в тюрьме. Вскоре началась война, годы тянулись, и Сэм Драго, многообещающий художник, нашел свое истинное призвание гангстера и рэкетира.

Альберт Нери покачал головой. В авоське ничего, кроме апельсинов. Принялся чистить один. Хейген отвел Драго и его людей в зал.

Последними прибыли трое оставшихся донов Нью-Йорка — Отилио Кунео, Пол Фортунато и Освальдо Альтобелло.

Альтобелло придержал дверь для двух донов и их людей. Он год как в Комитете, но за это время Комитет ни разу не собирался. Унизительный жест вызвал одобрительные кивки хрипящего Фортунато и веселого Кунео.

Вспотев и выбившись из дыхания после трехметровой прогулки от обочины дороги до двери ресторана, Толстый Поли Фортунато, дон семьи Барзини, приземлился в кресло прямо у входа и там обнял Майкла и Тома Хейгена. Фортунато был таким толстым, будто съел на завтрак Джона Виллоне. На одутловатом лице глаза превратились в две щелочки, львиная голова постоянно свисала, будто мышцы шеи не могли ее удержать. Из пяти семей Фортунато в первую очередь следовало причислить к недругам Корлеоне. Он был преданным capo Эмилио Барзини, чью смерть так и не смогли приписать Корлеоне (или Альберту Нери, который надел старую полицейскую форму, когда стрелял), к тому же он был близок Винсу Форленце из Кливленда, пропавшему без вести и предположительно мертвому Политической базой Фортунато был Швейный квартал. Именно он настоял на расширении наркотоговли, что и сделала семья Барзини. Толстый Поли обижался на лицемерных Корлеоне, которые не поддержали наркобизнес при жизни Вито, а когда за дела взялся Майкл, создали тайный regime и отхватили приличную долю. Несмотря на эти расхождения, Фортунато по своей природе не был обидчивым и не шел в наступление. Восемь мирных лет он управлял Стейтен-Айлендом, принадлежавшим семье Барзини десятилетиями.