у подъезда ты хотела? – закричал он в трубку.

– Хотела. Значит, это ты караулил в машине?

– Ты пожалеешь об этом.

– Нет. – И она повесила трубку.

Родители были на даче, в квартире стояла сумеречная тишина. Марина подошла к книжным полкам, взяла томик Цветаевой, раскрыла на середине.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах,

И на стволах, которым сотни зим…

И, наконец, – чтоб было всем известно, —

Что ты любим! любим! любим! любим! —

Расписывалась – радугой небесной.

Она опустила книгу, волшебство поэзии захватило ее и понесло в полумраке квартиры. Она повторяла последние строчки, словно пробуя их на вкус. И слова в памяти вновь складывались в рифмы, щемящие и прекрасные.

В прихожей зазвонил телефон. Но Марина еще не поняла смысл этого звука, находясь под цветаевским гипнозом. Второй звонок вернул ее к реальности, и она встала и вышла в прихожую.

– Да.

– Это я.

– Это ты, Орлов?

– Я.

– Поговори со мной.

Вадим пришел на работу в восемь утра. За час до начала. Но народ в управлении уже был. Такая у них служба, не влезающая в твердо регламентированные рамки. В кабинете было прохладно; хорошо, что уборщица, уходя, забыла закрыть окно. Он снял пиджак, повесил его на спинку стула. Сел. Немного ныл разбитый бок. Но терпимо. В общем, конечно, он отделался легким испугом. Вадим снял телефонную трубку, набрал номер больницы. Ему повезло, дежурный врач оказался в кабинете.

– Добрый день, доктор, это Орлов из МУРа беспокоит. Как там Фомин?

– Проникающее ранение живота, кризис прошел. Очень удачно, что на месте оказался врач. Думаю, что пойдет на поправку.

– Спасибо.

– Пустое.

Вадим положил трубку и подумал о том, что как прекрасно, что там оказалась Марина. Стрельцов рассказал ему, как она достала в считаные минуты бинт и йод, как перевязала Фомина.

В дверь постучали.

– Войдите.

На пороге появился свежевыбритый Калугин. Стекла очков его победно блестели.

– Я знаю о вчерашнем и очень жалею, что не был с вами.

– Ничего, Игорь, такое, как вчера, может случиться в любую минуту.

– Те оба насмерть?

– Да, к сожалению.

– Что с Фоминым?

– Идет на поправку. Что у вас? Судя по некоторому блеску в глазах, есть новости.

– Да. Патрушев вчера все-таки рассказал: Каин – это душеприказчик и наследник Хомутова.

– Вор?

– В том-то и дело, что нет. Его не знает никто.

– Такого не бывает.

– Пока не нашли знающих его людей.

– Это точнее.

– Ленинградцы передали. Вот. – Калугин положил на стол бланк спецтелеграммы. – «Сообщаем, что уголовник, назвавший Козлову кличку Каин, Чеботаренко Петр Гаврилович, 1927 года рождения, место рождения г. Харьков, в настоящее время проживает в Ленинграде по адресу: Измайловский проспект, дом 6, квартира 12, работает на угольном складе. Сообщил, что работал с Хомутовым и тот угрожал им человеком по кличке Каин. По нашим учетам такая кличка не проходит».

– Значит, по их учетам не проходит, – повторил Вадим, – а по нашим?

– В 1937 году расстрелян Брозуль Виктор Николаевич, опасный бандит. У него была такая кличка.

– Значит, что же, Игорь, будем ждать, когда появится новый Авель?

– Ну зачем же, Вадим Николаевич, кое-что есть. Я плотно занялся окружением Хомутова.

На столе зазвонил телефон прямой связи с начальником управления, носящий в простонародье кличку «черный ворон».

– Я слушаю, товарищ генерал.

– Как здоровье?

– В норме.

– Какие решил предпринять шаги?

– Поеду к матери Суханова.

– Возьми с собой кого-нибудь из группы. И пусть все ходят с оружием. Не в бирюльки играем.

– Есть.

– Приедешь – доложишь.

Генерал положил трубку.

– Ну что? – спросил Калугин.

– Оружие приказано носить и на встречи ездить парами.

Долгушин подъехал к кафе «Ритм» на 2-й Миусской ровно к двенадцати часам. Здесь он договорился встретиться с Алимовым. Юрий Петрович любил это кафе. Днем здесь было пусто, бармен Виктор готовил прекрасный кофе, крепкий и ароматный.

Машину он оставил, не доезжая, метров за двести и пошел пешком. День распогодился. Было солнечно, но не жарко. Ветер тащил по тротуару первые осенние листья, и Долгушину казалось, что даже воздух наполнен их горьковатым вкусом.

За забором Института физики жгли целый ворох этих листьев, и дым, низко стелясь, добирался до противоположного тротуара и пах дачей, самоваром и подмосковной тишиной. Долгушин вообще любил этот район. Некий оазис тишины, внезапно образовавшийся между стремительной улицей Горького и тяжело грохочущей Новослободской. Особенно он любил Миусский сквер. Маленький, уютный, с чеховскими аллеями, с карликовыми японскими гнутыми соснами.

Зал кафе был пуст.

Ну что это за человек Алимов! Никогда не приходит вовремя. Шпана уголовная, только и знает, что в квартиру входить с отмычкой.

– Здравствуйте, – приветливо сказал бармен, – как всегда?

– Да, два кофе.

– Садитесь, я принесу.

Долгушин сел, достал пачку «Данхилл», закурил. Кофе был необыкновенно вкусным, и настроение у него улучшилось. Но время шло, а Алимова не было. Юрий Петрович вышел и позвонил из автомата. Телефон не отвечал. Тогда, полный злобы, он сел в машину и погнал ее в Сокольники. Впервые в жизни он, пожалуй, не соблюдал скоростных ограничений. Но нервов не хватало. Чем быстрее приближалось время к заветной поездке, тем нервнее и злее становился он. Алимов, уголовник, тля. Кто он без него, Долгушина?

Круто повернув, он влетел во двор магазина и резко затормозил. Из дверей подсобки выскочил Семен.

– Что случилось? – подбежал он к машине.

– Вот что, – Долгушин с ненавистью посмотрел на потное Семеново лицо, – вот что, – повторил он, – вы, уважаемый Семен Яковлевич, бросайте вашу контору, садитесь в машину и разыщите мне вашего нежного дружка Алимова.

– Может, попозже, Юрий Петрович?

Долгушин высунул руку из окна, рванул Семена на себя. Тот, стукнувшись о стойку окна, тихо ойкнул.

– Сейчас, сука, понял, сейчас – или кишки выпущу. Привезешь его ко мне домой.

Он оттолкнул Семена, и маленький человек отлетел к стене.

Врубив заднюю передачу, Юрий Петрович вылетел на улицу.

Дома он пошел в душ и долго стоял под ним, попеременно меняя горячую и холодную воду. Из ванной он вышел почти успокоенный. Насухо вытерся полотенцем, надел халат и заварил себе зеленый чай. Он сидел, пил ароматную жидкость и курил. Курил, забыв о дневной норме сигарет.

Семен появился часа через три. По его лицу Долгушин понял, что случилось что-то непоправимое.

– Юрий Петрович… – Семен тяжело упал в кресло. – Юрий Петрович.

– Говори.

– Выпить дайте.

Долгушин