сказала Элизабет. – Нужно бороться. Нельзя допустить, чтобы с тобой так поступили.

– Видишь ли, – Фраск посерьезнела, – как специалист по работе с кадрами, я всегда выступаю за разговор по душам с начальством. Подчеркнуть свои достижения, сосредоточиться на перспективах.

– Вот именно.

– Шутка, – сказала Фраск. – Это не помогло ни разу. Короче, для беспокойства нет причин: ко мне работодатели в очереди стоят, машинистки на подмену везде требуются. Но прежде чем уйти, хочу вручить тебе небольшой презент. Во искупление всего, что я наворотила после смерти мистера Эванса. Сможешь в пятницу подойти к южному лифту? Гарантирую: ты не пожалеешь.

– Вот сюда, прямо по коридору, – инструктировала ее Фраск в пятницу, ближе к концу рабочего дня. – Смотри под ноги: у биологов мыши разбежались.

Спустившись на лифте в подвальное помещение, женщины шагали по длинному коридору, пока не уперлись в дверь с табличкой «ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

– Пришли, – жизнерадостно сообщила Фраск.

– Что за подземелье? – Элизабет обвела глазами маленькие стальные дверцы под номерами от одного до девяноста девяти.

– Склад, – ответила Фраск, доставая связку ключей. – Ты ведь на машине, да? С вместительным пустым багажником?

Повертев в руках всю связку, она отделила ключ номер сорок один, вставила его в замочную скважину и жестом предложила Элизабет заглянуть внутрь.

Труды Кальвина. Разложенные по коробкам и запечатанные.

– Можно вот сюда сгрузить, – сказала Фраск, подгоняя тележку. – Здесь в общей сложности восемь коробок. Только надо поторапливаться – я должна сдать ключи до пяти.

– Но это же незаконно?

Мисс Фраск потянулась за первой коробкой:

– А нам-то что?

Глава 23

Телестудия KCTV

Месяцем позже

Уолтер Пайн стоял, можно сказать, у истоков телевещания. Сама идея телевидения ему импонировала: оно сулило публике уход от повседневности. Потому-то он и выбрал эту стезю: кому в ту пору не хотелось бежать куда глаза глядят? Ему хотелось.

Но с годами он начал ощущать себя каторжником, поставленным рыть тоннель для побега. В конце дня, когда другие каторжники, оттесняя его, устремлялись к свободе, он оказывался позади всех со своей ложкой.

Однако Пайн держался за это место – по той же причине, которая держит многих: у него, родителя-одиночки, подрастала шестилетняя дочь Аманда, свет всей его жизни, ученица подготовительного класса начальной школы «Вуди». Ради своего ребенка он был готов на все. В том числе и терпеть ежедневные взбучки от босса, который недавно пригрозил уволить Пайна, если тот не сумеет закрыть брешь в дневном эфире.

Уолтер достал из кармана носовой платок и высморкался, после чего рассмотрел ткань, будто решил выяснить, из чего состоит его нутро.

Из соплей. Ничего удивительного.

Пару дней назад к нему примчалась одна женщина, Элизабет Зотт, мамаша… имя и фамилию ребенка он запамятовал. По словам Зотт, Аманда безобразничала. Он отказывался этому верить. Допустим, Аманда немного нервная, вся в него, с небольшим избытком массы тела, вся в него, немного услужливая, вся в него, но знаете, в чем заключается ее основное качество? Она хорошая девочка. Хорошие дети, как и хорошие взрослые, – это редкость.

А хотите знать, что еще оказалось редкостью? Такая женщина, как Элизабет Зотт. Она не шла у него из головы.

– Наконец-то, – вытирая мокрые руки о платье, сказала Гарриет, когда Элизабет вошла через черный ход. – Я уж беспокоиться начала.

– Прости. – Элизабет старалась не выдавать своей злости. – Непредвиденные обстоятельства на работе.

Она бросила сумку на пол и рухнула в кресло.

В Гастингс она вернулась два месяца назад и все это время маялась от недогруженности. Ей были известны случаи, когда сотрудники, занятые на стрессовой работе, мечтали спуститься на ступеньку ниже: на такую позицию, которая не требует ни душевных, ни умственных затрат и не грызет обессилевшего работника в три часа ночи. Но она успела понять, что недогруженность еще хуже. Во-первых, уровень зарплаты соответствовал ее невысокому статусу, а во-вторых, мозги пересыхали от бездействия. И хотя ее коллеги знали, что она на голову выше их всех, от нее ожидали бравурного энтузиазма по поводу любой мелочи, которая выдавалась ими за собственное достижение.

Но сегодняшнее достижение оказалось не мнимым. А вполне весомым. В свежем номере «Сайенс джорнал» опубликовали статью Донатти.

«Ничего эпохального» – так сам Донатти с полгода назад охарактеризовал готовящуюся статью. Но публикация оказалась самой что ни на есть эпохальной. Кому было это знать, как не Элизабет. Ведь исследование, описанное в статье, было выполнено ею.

Для верности она прочла публикацию дважды. Сначала медленно. А во второй раз пронеслась по ней галопом, да так, что давление погнало кровь по жилам, как воду сквозь незакрепленный пожарный шланг. Эта статья была целиком составлена из ее материалов. И угадайте, кто значился соавтором.

Подняв голову, она увидела, что за ней наблюдает Боривиц. Он побледнел, затем потупился.

– Поймите! – воскликнул он, когда Элизабет швырнула журнал на стол перед ним. – Я зубами держусь за свою работу!

– Каждый зубами держится за свою работу! – вскипела Элизабет. – Проблема в том, что никакой работой ты отродясь не занимался.

На нее снизу вверх смотрели лемуровы глаза Боривица, и видел он лишь поднимающуюся волну-убийцу, чья энергия неизвестна, а истинная мощность не испытана.

– Я виноват, – заскулил он. – Я очень виноват. У меня и в мыслях не было, что Донатти так далеко зайдет. Когда вы вернулись, он в первый же день сфотографировал все ваши рукописи, но я решил, что у него просто возникло желание ознакомиться с нашими наработками.

– С нашими наработками? – Ей хотелось свернуть ему шею. – С тобой я еще разберусь, – пообещала она.

А потом развернулась, зашагала по коридору в сторону кабинета Донатти и лишь чуть-чуть замедлила шаг, чтобы оттолкнуть с дороги ковыляющего впереди микробиолога.

– Вы лжец и мошенник, Донатти, – заговорила она, врываясь в кабинет своего босса. – И я ручаюсь: вам это даром не пройдет.

Донатти взглянул на нее из-за письменного стола.

– Зотт! – воскликнул он. – Здесь вам всегда рады!

Откинувшись на спинку кресла, он упивался ее злостью. Эванс, доживи он до недавних событий, немедля бы уволился. Так ведь нет: окочурился раньше времени, всю обедню испортил.

Разглагольствования Зотт по поводу хищения ее идей он слушал вполуха. Инвестор уже звонил – поздравил Донатти с публикацией, издавал какие-то многообещающие звуки насчет дальнейшего субсидирования. Справлялся также насчет Зотта: внес ли тот какой-либо вклад в данное исследование? Донатти ответил, что по большому счету нет – к сожалению, мистер Зотт оказался дутой величиной; его даже понизили в должности. Инвестор вздохнул – вроде как разочаровался, а затем полюбопытствовал, каковы будут дальнейшие шаги Донатти в направлении абиогенеза. Донатти отделался какими-то умными словами, вычитанными в других черновиках Зотт, по поводу которых намеревался потолковать с нею позже, когда она остынет и вспомнит, что работает под его началом. Господи, как же непросто быть организатором науки. Ну не важно: зато все, что он наболтал, похоже, устроило благодетеля-толстосума.

Но потом Зотт взбрыкнула и все испортила: отмочила такой номер, какого не могла позволить себе ни одна из сторон.

– Вот, – сказала она и бросила ключ от лаборатории ему в кофе. – подавитесь своей паршивой работой.

Да еще метнула свой бейдж в мусорную корзину, швырнула белый халат ему на стол и вылетела из кабинета, унося с собой все гневные слова.

– Звонили четыре раза, – говорила Гарриет. – Первый раз – насчет каких-то референтных групп для телерейтингов. И три звонка были от некоего Уолтера Пайна. Пайн просит ему перезвонить. Говорит, дело срочное. Дескать, вы с ним чудесно побеседовали насчет покушать, ой, нет-нет, простите, насчет обеда, – поправилась она, вновь проверяя свои листки. – Загруженный какой-то. Мужчина, по всему, приличный, но на взводе.

– Уолтер Пайн, – сквозь стиснутые зубы повторила Элизабет. – Отец Аманды Пайн. Пару дней назад я заезжала к нему на работу поговорить насчет школьных обедов.

– И как прошел разговор?

– Как стычка.

– Без мордобоя, надеюсь, не обошлось.

– Мам? – донеслось с порога.

– Привет, зайка. – Стараясь говорить спокойно, Элизабет одной рукой обняла худышку-дочь. – Что было в школе?

– Я завязала мертвый узел, – сказала Мадлен, поднимая над головой какую-то