Утром в Земскую избу был вызван ямской староста Николай Трифоныч Семин.

Минин спросил:

– Сколько может дать Ямская слобода коней?

Семин удивился:

– На кой тебе?!

– Дело есть. У Печер вал насыпать да бревна возить.

– Много ли туда надо!.. Четыре пятка за глаза хватит.

– Нет, скажи: что дадут ямщики, коли понадобится?.. – настаивал земский староста.

– Когда так, считай, – нехотя ответил старик. – Всего у нас двадцать три ямщицких двора… Есть и по три, и по четыре коня… Да на што тебе?

Кузьма нахмурился, не ответил.

– Да у посадских – сот восемь… – продолжал ямской староста. – А может, и поболе… Ты уж их не тронь и ямщиков не обижай. Главное, не скупись на обывательские, деревенские подводы… Гоняй их! – хитро заиграл глазами Семин. – У дворян…

Лицо Кузьмы повеселело.

– Эко диво! Да на кой тебе?! – разводил руками Семин.

– Надо! – ответил Кузьма, прощаясь с ним.

Все свободное время Минин проводил в бараках на Оке. У арзамасцев старшим выбрали Ганьку Коновалова, грамотного, разбитного плотника. Он же устроил нары и полати в сараях. Гаврилку Ортемьева выбрали старшим у смолян. Ведь они из самой Москвы шли с ним: много храбрости и находчивости показал он дорогой. Гаврилка кивнул Кузьме на угрюмого Осипа, на бедового Олешку и словоохотливого, с хитрецой, Зиновия. Минин велел всем четверым зайти к нему, на дом. Особенно обрадовался он, узнав, что среди смолян есть казак-украинец.

– Ждать буду… Приходите… Медом угощу…

* * *

Лучшим грамотеем в Нижнем считался тихий, худощавый и почтительный дьяк Юдин.

В последнее время он часто навещал Минина. Всегда приносил с собой пачку грамот и челобитен. Кузьма скрывал даже от Татьяны, зачем дьяк ходит к нему в дом. А он тайно ото всех по просьбе Минина составлял опись служилым людям, «кто что имеет» и «к чему поваден». Сам Кузьма Минин был плохим грамотеем, однако посадские достатки мог сосчитать лучше любого дьяка. Знал он о каждом купце и ремесленнике: что делает, в чем нужду терпит и что имеет дохода. Но вот о служилых людях, о дворянах, о стрельцах, о попах и иных, не подчиненных Земской избе, он знал очень мало. Здесь не обойдешься без помощи воеводского дьяка.

Вышло на посаде: более тысячи тяглых дворов; поповских – восемьдесят; казенных – восемнадцать; помещичьих и иноземческих – сто пятьдесят; ямских – двадцать три; трудников и бобылей на монастырской земле – сто пятьдесят изб и кельишек. Всего в Нижнем было без малого три с половиной тысячи дворов.

Дьяк тихо читал:

– Да еще на Нижнем же посаде тринадцать изб харчевных. Оброку наперед сего платили рубль двадцать два алтына и три деньги… Ныне изоброчены вновь и со старым оброком – два рубля осмнадцать алтын…

Минин перебил:

– Как же это так? Да с одного Петрушки Ивлиева надо бы взять по двадцать алтын… Мошенник Петрушка!.. Знаю я его. А с тринадцати харчевен и вовсе, по-божьему-то, рублев десять! Не грех бы! Право!

Юдин, не отрывая глаз от списка, продолжал:

– Да на Верхнем посаде за Дмитровскими воротами и на Ильинской горе одиннадцать кузниц… Оброку с тех кузниц платили в Государеву Съезжую избу одиннадцать рублев двадцать пять алтын с деньгою… А вперед изоброчены и со старым оброком – пятнадцать рублев тридцать алтын две деньги…

– Мало! Ну, да ладно. Кузницы нам годятся. Здесь мы свое возьмем.

– Да на церковной, на Никольской, земле шесть лавок да семь шалашей, да место лавочное тут, а с них платят оброку никольскому попу на церковное строение двадцать четыре рубля шестнадцать алтын четыре деньги.

– Попу? – удивленно переспросил Минин. – Двадцать четыре рубля попу на церковное строение! Да погляди ты, Василий, сам на его церковь. Развалилась. На чем колокола держатся! Ненасытные души! С меня и то дерут в монастырь пять алтын! За то, что изба стоит на их пустыре, на лысом собачьем месте. С попом предвидится крепкий спор.

– Что скажут богомольцы? Их дело. Не наше!

Минин нахмурился.

– Много думал уж я об этом! Веришь ли, ночи не сплю, ломая голову: как нам поднять богомольцев, чтобы они свои приходы не жалели, попов посмягчили, да и свое сердце к делу общему повернули… От имени преподобного Сергия надо попросить их…

– Помогай бог, Минич! У монастырей да церквей доход большущий.

– К попам и богачам государева казна не строга. Неча грех таить! Вон возьми: Первушки Карпова лавка на два замка, мерою две сажени и шесть вершков. Сам я мерял. А оброку платит, сукин сын, рубль четыре алтына. А Иванов Ондрюшка, сердяга, за пол-лавки отваливает пять алтын три деньги. Кто у вас там мудрая такая голова?!

Юдин махнул рукой.

– Горе гореванное! Кто, кто? Да все он же… дьяк Семенов!.. Друзья они с Карповым-то. Совести нет у людей.

– Тот-то вот! И Ондрюшка выдерживает и при таком окладе может торговать!

– Видимо, так.

– А когда так, стало быть, Карпов и впятеро выдержит.

Оба улыбнулись.

– А для народного святого дела и вдесятеро. Много у вас здесь наплутано… Ой, много! Хоша и переоброчили вы, а справедливости от сего не умножилось.

Положив свою большую ладонь на бумаги, Минин строго сказал:

– Наивысшая мудрость правителя – в разумном и нелицеприятном оброке. А у нас бедняков теснят, немочных хозяев обирают, а богатых балуют. Узду им развязывают. Терпеливо переносящие бедность – не украшение воеводской власти. Терпение до времени. Когда бог благословит нас на то святое дело, мы с тобой оклады переиначим. По справедливости, из неразумного рождается неразумное.

Юдин долго еще читал оброчную роспись, а Минин про себя обдумывал, что могут дать нижегородские дворы, кузницы и лавки при обычном окладе.

Получалось скудно. А понадобятся великие жертвы. Пускай очнутся торговые люди и приумножат походную казну. С ремесленников тоже можно кое-что еще взять. Необходимо составить новую платежинцу!

Кузьма попросил Юдина присмотреть среди служилых людей честных, годных для сбора окладов.

– Денег и так и этак не хватит. Не миновать одолжения на стороне.

Надо было подумать и о приумножении войска. И тут – скудость! Взрослых мужчин – едва четыре тысячи. Само собою, придется широко распахнуть ворота иногородним людям. Более того, придется кликнуть сбор по всей земле, чтобы под нижегородские знамена шли всякие люди. И чем больше, тем лучше.

В уезде только шестьсот селений – вместе русских и мордовских Помещики в уезде тоже небогатые. Все эти Доможировы, Болтины, Скрипеевы, Злобины, Кокоревы и другие сами в долгу, как в шелку. На них надежда плохая. Ратников они могут выставить едва ли сотен пять.