Ладно, пройти мимо, конечно, не удалось. Я отпустил ее руки, но она их не убрала. Она позволяла Пете целовать ее, а сама держала меня за пояс джинсов, медленно двигая пальцами в поисках пуговицы.

Меня все еще напрягало Петино присутствие. Это было совсем не то же самое, что с Дроздовой. Я хотел нравиться Ясне. Я хотел исследовать ее, делать это в своем ритме. Но приходилось по большей части просто наблюдать. Петя, в отличие от меня, был инициативным и меня, казалось, даже не замечал, словно я был всего лишь его тенью. Так что ритм задавал он. И мы с Ясной легко сдавались под его напором.

– Мне выйти? – спросил я, понимая, что ее стеснению уже некуда было расти. К этой минуте мы все были раздеты и как-то неловко сидели на кровати. Ей нужно было расслабиться, иначе долгие Петины ласки оказались бы бессмысленны.

– Выйти? – С усмешкой спросил Воронцов. – Нет уж.

Он легко приподнял ее и перевернул так, что она очутилась прямо надо мной, стоя на четвереньках и испуганно глядя прямо мне в лицо. Да, я интуитивно отклонился и лег на спину, словно у нас с Воронцовым был один мозг на двоих и я понял его маневр еще до того, как он привел его в действие.

Я понемногу стал находить что-то приятное в том, что я наблюдал. Смешно, но сейчас мне не удается восстановить в памяти эту странную позу, в которой потом мы оказывались не один раз, и разобрать, как располагались наши ноги, – где в этом узле были Петины, Яснины, мои?

Я просто лежал и смотрел, пока прямо надо мной происходило это возмутительное действо, я представлял, что вот-вот поменяюсь местами с Воронцовым, и тогда ему придется смотреть на все это. Но и в этот раз Воронцову не пришлось наблюдать долго: едва он разжал пальцы и отпустил ее, она просто упала мне в руки. Все, что произошло дальше, было ослепительно. Я забыл про третьего человека в комнате. Несколько секунд я находился в очень далеких мирах, а потом все прервал ее прекрасный тихий вскрик. Он повторился несколько раз где-то возле моего уха. И тут же мой волшебный мир взорвался, как какая-нибудь далекая звезда, рассыпавшись искрами.

Я обхватил ее руками и прижал к себе изо всех сил. Она заполняла все поле зрения. Дыхание было сбивчиво – и даже не дыхание, а полудыхание – и ее такое же. Оно пульсировало вместе со всем телом, и оттого я долго не мог прийти в себя. И снова одно «я» во мне сменилось другим, и вдруг захотелось быть нежным, человечным, нормальным. Мы были похожи на сложившийся пазл, части которого идеально подходят друг другу. Мир улыбался, глядя на нас – на свое прекрасное творение. Недостающие кусочки картины наконец-то были найдены. Вот, оказывается, как это бывает! А что же тогда было раньше? С Иришкой, например?

Уже вечером я стоял один в ванной – душ на плече, прижат подбородком, горячая вода стекает по спине бесконечным водопадом. Чужая розовая плитка и незнакомые пузырьки шампуней. Мне было хорошо и спокойно впервые за долгое время.

Я пытался вспомнить, как все началось. Вспомнил тогда и про «бобриху» в метро, и про Густава Вигеланда. Поучаствовать в этом всем можно было только одним способом – напрямую не сговариваясь. Если бы тогда давно Петя открыто предложил мне пойти в соседнюю комнату и переспать с Дроздовой, я бы немедленно отказался. Если бы он позвал меня с Лерой не в кафе, а в пустующую квартиру его бабушки, я бы не пошел. Если бы Ясна, позвонив нам, сказала прямо, ради чего мы должны приехать в эту субботу, то я приехал бы, но извел бы себя сомнениями еще по дороге. Нельзя ничего говорить. Только так и проверяются настоящие союзники. Если мы заодно, то мы и без слов знаем, что делать.

Судьба была явно против того, чтобы я придерживался какого-то одного мнения насчет всей этой ситуации, поэтому она заставила Петю распахнуть дверь. Он зашел, этот полубожок-извращенец, и, даже не смутившись, стал стягивать с себя трусы. Потом отдернул шторку и влез в ванну, протянув руки за душем.

– Ты нормальный? – возмутился я.

– Не бойся, я не буду смотреть на твое богатство, – с усмешкой сказал он и все-таки выхватил душ.

– От тебя не отделаться нигде, даже в ванной! – Я перешагнул через бортик и взял полотенце. – У меня может быть хоть жалкий остаток личной жизни? Может, еще и в сортир будем вместе ходить?

– Послушай, – вдруг сказал он, и я почувствовал в его голосе улыбку. Она мне показалась почему-то издевательской. Я повернулся: улыбка была и правда издевательская, но взгляд при этом больше извиняющийся – только Петя умел изображать лицом это обезоруживающее смешение эмоций. – Ответь мне честно: тебе никогда не удавалось удовлетворить твою Иришку?

– Что? – Я опешил и бросил полотенце на пол.

– У нее получалось кончить, я спрашиваю?

– С какой стати ты меня об этом спрашиваешь?!

– Заметил, в каком восторге ты был, когда Ясна это сделала… – доверительно прошептал он, чтобы Рыбка не услышала, продолжая все так же гадостно улыбаться.

Я схватил свои вещи и вышел из ванной. Его проницательность меня всегда угнетала.

В семь утра зазвонил будильник, который я забыл отключить еще со времен учебы. Я подскочил, совершенно не понимая, что это за звук, откуда он идет и почему от него у меня такая резкая головная боль. За окном было темно. В комнате – тоже, и только оранжевый свет уличного фонаря чуть подсвечивал непривычно узкий и пустой подоконник. Я не узнавал очертания комнаты.

Моей руке, высунувшейся из-под одеяла, стало зябко. Тут я вспомнил про каникулы. Какой это был кайф – просто отключить гребаный будильник и упасть обратно на подушку. Самая большая мечта студентов.

Я сонно ощупал прижатое ко мне тело Ясны, она позволила это сделать. Немного неуклюже, думая, что все это мне снится, я подгреб ее под себя.

Петя даже не проснулся – черно-оранжевое утро принадлежало только нам двоим. Лежать было удобно, словно все выемки и выпуклости на наших телах совпадали. Это казалось странным из-за разницы в росте, но все же так и было.

Второй раз утро наступило уже в одиннадцать и началось с того, что Ясна громко вскрикнула: «Что это?» и стала тормошить Петю – я чувствовал ее трясущуюся руку и слышал Петино неразборчивое мычание. Затем он немного разочарованно пробормотал: «А, это?», но в конце концов почему-то засмеялся. Я открыл глаза.

Вся его подушка и часть Ясниной щеки были перемазаны темной, уже чуть подсохшей кровью. Я взглянул на Воронцова – да, от носа до подбородка тоже тянулись бурые подтеки.

– Боже, откуда это? – продолжала недоумевать Ясна.

– У него часто кровь идет из носа, – сказал я.

– Да? Из носа? А такое ощущение, что у нас на кровати кого-то убили! Не верится, что из живого человека может столько вытечь. – Ясна покачала головой. – Пойдемте-ка мыться, у меня ощущение, что я сижу на месте преступления.

– Что? Мы вчера уже мылись. – Петя уткнулся носом в окровавленную подушку.