– Мак – новичок, – мрачно сказал Мемо. – Кто поручится,что он не растеряется, оставшись один? Смешно на это рассчитывать. Смешноотвергать старый, хорошо рассчитанный план из-за того, что у нас есть новичокМак. Я сказал и повторяю: это авантюра.

– Да брось ты, начальник, – сказал Зеленый. – Такая унас работа. По мне что старый план, что новый план – все авантюра. А как жепо-другому? Без риска нельзя, а с этими пилюлями риск меньше. Они же там подбашней обалдеют, когда мы в десять часов на них наскочим. Они там, небось, вдесять часов водку пьют и песни орут, а тут мы наскочим, а у них, может, иавтоматы не заряжены, и сами они пьяные лежат… Нет, мне нравится. Верно, Мак?

– Я, это самое, тоже… – сказал Лесник. – Я рассуждаюкак? Если такой план даже мне удивителен, то уж гвардейцам этим и подавно.Правильно Зеленый говорит, обалдеют они… Опять же лишних пять минуток непомучаемся, а там, глядишь, Мак башню повалит, и совсем будет хорошо… Да ведькак хорошо-то! – сказал он вдруг, словно озаренный новой идеей. – Ведь никто жедо нас башен не валил, только хвастались, а мы первыми будем… И опять же – покаони эту башню снова наладят, это сколько времени пройдет! Хоть месяц-топо-человечески поживем… без приступов этих гадских…

– Боюсь, что вы меня не поняли, Копыто, – сказалГенерал. – В плане ничего не меняется, мы только нападаем неожиданно, усиливаематаку за счет Птицы и несколько меняем порядок отступления.

– А если ты беспокоишься, что Маку всех нас будет невытащить, – по-прежнему лениво проговорила Орди, глядя на болото, – так ты незабывай, что тащить ему придется одного, от силы – двоих, а он мальчик сильный.

– Да, – сказал Генерал, глядя на нее. – Это правда…

Генерал был влюблен в Орди. Никто, кроме Максима, этого невидел, но Максим ??нал, что это любовь старая, безнадежная, началась она еще приГэле, а теперь стала еще безнадежнее, если это возможно. Генерал был негенерал. До войны он был рабочим на конвейере, потом попал в школу младших командиров,воевал капралом, кончил войну ротмистром. Он хорошо знал ротмистра Чачу, имел сним счеты (были какие-то беспорядки в каком-то полку сразу после войны) и давнои безуспешно охотился за ним. Он был работником штаба подполья, но частопринимал участие в практических операциях, был хорошим воякой, знающимкомандиром. Работать в подполье ему нравилось, но что будет после победы – онпредставлял себе плохо. Впрочем, в победу он и не верил. Прирожденный солдат,он легко приспосабливался к любым условиям и никогда не загадывал дальше, чемна десять-двенадцать дней вперед. Своих идей у него не было, кое-чего оннахватался от однорукого, кое-что перенял у Кетшефа, еще кое-что ему внушили вштабе, но главным в его сознании оставалось то, что вдолбили ему в школемладших командиров. Поэтому, теоретизируя, он высказывал странную смесьвзглядов: власть богатых надобно свергнуть (это от Вепря, который, видимо, былчем-то вроде социалиста или коммуниста), во главе государства поставитьнадлежит инженеров и техников (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить вединении с природой (какой-то штабной мыслитель-буколист), и всего этого можнодобиться только беспрекословным подчинением приказу вышестоящих командиров, ипоменьше болтовни на отвлеченные темы. Два раза Максим с ним сцепился. Былосовершенно непонятно, зачем разрушать башни, терять на этом смелых товарищей,время, средства, оружие – через десять-двадцать дней башню все равновосстановят, и все пойдет по-прежнему, с той только разницей, что населениеокрестных деревень своими глазами убедится, какие гнусные дьяволы – этивыродки. Генерал так и не сумел толком объяснить Максиму, в чем смыслдиверсионной деятельности. То ли он что-то скрывал, то ли сам не понимал, зачемэто нужно, но каждый раз он твердил одно и то же: приказы не обсуждаются,каждое нападение на башню – удар по врагу, нельзя удерживать людей от активнойдеятельности, иначе ненависть скиснет в них, и жить станет совсем уже не длячего… «Надо искать центр! – настаивал Максим. – Надо бить сразу по центру,всеми силами, сразу! Что у вас в штабе за головы, если не понимают такойпростой вещи?» «Штаб знает, что делает, – веско отвечал Генерал, вздергиваяподбородок и высоко задирая брови. – Дисциплина в нашем положении – преждевсего, и давай-ка без крестьянской вольницы, Мак, всему свое время, будет тебеи центр, если доживешь…» Впрочем, он относился к Максиму с уважением и охотноприбегал к его услугам, когда лучевые удары застигали его в подвале Лесника…

– Все равно я против, – упрямо сказал Мемо. – А еслинас положат огнем? А если мы не успеем за пять минут, а понадобится нам шесть?Безумный план. И всегда он был безумным.

– Удлиненные заряды мы применяем впервые, – сказалГенерал, с трудом отрывая взгляд от Орди. – Но если брать прежние способы прорывачерез проволоку, то судьба операции определяется в среднем через три-четыреминуты. Если мы застанем их врасплох, у нас еще останется одна или даже двеминуты в запасе.

– Две минуты – время большое, – сказал Лесник. – За двеминуты я их там всех голыми руками передавлю. Добежать бы только.

– Добежать бы… да-а… – с какой-то зловещеймечтательностью протянул Зеленый. – Верно, Мак?

– Ты ничего не хочешь сказать, Мак? – спросил Генерал.

– Я уже говорил, – сказал Максим. – Новый план лучшестарого, но все равно плох. Дайте, я все сделаю один. Рискните.

– Не будем об этом, – сказал Генерал раздраженно. – Обэтом – все. Дельные замечания у тебя есть?

– Нет, – сказал Максим. Он уже жалел, что снова затеялэтот разговор.

– Откуда взялись эти таблетки? – спросил вдруг Мемо.

– Это старые таблетки, – сказал Генерал. – Маку удалосьнемного улучшить их.

– Ах, Маку… Значит, это его идея?

Копыто произнес это таким тоном, что всем стало неловко. Егослова можно было понять так: новичок, да еще не совсем наш, да еще пришедший стой стороны, – а не пахнет ли это засадой, такие случаи бывали…

– Нет, – резко ответил Генерал. – Это идея штаба. Иизволь подчиняться, Копыто.

– Я подчиняюсь, – сказал Мемо, пожав плечами. – Япротив этого, но я подчиняюсь. Куда же деваться…

Максим грустно смотрел на них. Они сидели перед ним, оченьразные – в обычных условиях, наверно, им и в голову бы не пришло, что они могутсобраться вместе: бывший фермер, бывший уголовник, бывшая учительница… У нихбыло только одно общее – они были объявлены врагами общества, по какой-тоидиотской причине они были ненавистны всем, и весь огромный государственныйаппарат подавления был нацелен против них. То, что они собирались сделать, былобессмысленно; пройдет несколько часов, и большинство из них будут мертвы, а вмире ничего не изменится, и для тех, кто останется в живых, тоже ничего неизменится, – в лучшем случае они получат передышку на десяток дней от адскихболей, но они будут изранены, измучены бегством, их будут травить собаками, импридется отсиживаться в вонючих норах, а потом все начнется сначала.Действовать с ними заодно было глупо, но покинуть их было бы подло, иприходилось выбирать глупость. А может быть, в этом мире вообще нельзя иначе, иесли хочешь что-нибудь сделать, приходится пройти через глупость, черезбессмысленную кровь, а может быть, и через подлость придется пройти. Жалкийчеловек… глупый человек… подлый человек… А что еще можно ожидать от человека вэтом жалком, глупом и подлом мире? Надо помнить только, что глупость естьследствие бессилия, а бессилие проистекает из невежества, из незнания вернойдороги… но ведь не может быть так, чтобы среди тысячи дорог не нашлось верной!По одной дороге я уже прошел, думал Максим, это была неверная дорога. Теперьнадо пройти по этой, хотя уже сейчас видно, что это тоже неверная дорога. Иможет быть, мне еще не раз придется ходить по неверным дорогам и забираться втупики. А перед кем я оправдываюсь? – подумал он. И зачем? Они мне нравятся, ямогу им помочь, вот и все, что мне нужно знать сегодня…