– Здорово они обвели тебя вокруг пальца.

Максим посмотрел на Раду, но Рада отвела глаза и, покусываягубу проговорила нерешительно:

– Не знаю… Может быть, конечно, была одна такая башня…Попадаются ведь негодяи даже в муниципалитете… а Отцы просто не знают… им недокладывают, и они не знают… Понимаешь, Мак, это просто не может быть, то, чтоты рассказываешь. Это ведь башни баллистической защиты…

Она говорила замирающим тихим голосом, явно стараясь необидеть его, просительно заглядывала ему в глаза, поглаживала по плечу, а Гайвдруг рассвирепел и стал говорить, что это же глупо, что Максим просто непредставляет себе, сколько таких башен стоит по стране, сколько их строитсяежегодно, ежедневно, так неужели же эти огромные миллиарды тратятся в нашембедном государстве только для того, чтобы дважды в день доставлять неприятностижалкой кучке уродов, которые сами по себе – нуль в океане народа… «На однуохрану сколько денег уходит», – добавил он после паузы.

– Об этом я думал, – сказал Максим. – Наверное, вседействительно не так просто. Но хонтийские деньги здесь ни при чем… и потом ясам видел: как только башня свалилась, им всем стало лучше. А что касается ПБЗ…Пойми, Гай, для защиты с воздуха башен слишком много. Чтобы перекрыть воздушноепространство, их нужно гораздо меньше… и потом, зачем ПБЗ на южной границе?Разве у диких выродков есть баллистические средства?

– Там много что есть, – сказал Гай зло. – Ты ничего не знаешь,а всему веришь… Извини, Мак, но если бы ты был не ты… Все мы слишком доверчивы,– горько добавил он.

Максиму больше не хотелось спорить и вообще говорить на этутему. Он стал расспрашивать, как идет жизнь, где работает Рада, почему не пошлаучиться, как дядюшка, как соседи… Рада оживилась, принялась рассказывать, потомспохватилась, собрала грязную посуду и ушла на кухню. Гай шибко почесался двумяруками, похмурился на темное окно, а потом решился и начал серьезный мужскойразговор.

Мы тебя любим, сказал он. Я тебя люблю, Рада тебя любит,хотя и беспокойный ты человек, и все у нас из-за тебя пошло как-то не так. Новедь вот в чем дело: Рада тебя не просто любит, не так, понимаешь… а как бытебе сказать… в общем, ты понимаешь… в общем, нравишься ты ей, и все это времяона проплакала, а первую неделю даже проболела. Она девушка хорошая,хозяйственная, многие на нее заглядываются, и это не удивительно… Не знаю, какты к ней, но что бы я тебе посоветовал? Брось ты все эти глупости, не для тебяони, не твоего ума дело, запутают тебя, сам погибнешь, многим невинным людямжизнь испортишь – ни к чему все это. А поезжай ты обратно к себе в горы, найдисвоих, головой не вспомнишь – сердце подскажет, где твоя родина… искать тебятам никто не будет, устроишься, наладишь жизнь, тогда приезжай, забирай Раду, ибудет вам там хорошо. А может мы к тому времени уже и с хонтийцами покончим,наступит, наконец, мир, и заживем как люди…

Максим слушал его и думал, что если бы он был действительногорцем, он бы, наверное, так и поступил: вернулся бы на родину и зажил быпотихоньку с молодой женой, забыл бы обо всех этих ужасах, о сложностях… нет,не забыл бы, а организовал бы оборону, так что чиновники Отцов и носу бы тудане сунули, а явились бы туда гвардейцы, бился бы у родного порога допоследнего… Только я не горец. В горах мне делать нечего, а дело мое здесь, явсего этого терпеть не намерен… Рада? Что же – Рада… если действительно любит,тогда поймет, должна будет понять… Не хочу сейчас об этом думать, не хочулюбить, не время сейчас любить…

Он задумался и не сразу осознал, что в доме что-топеременилось. Кто-то ходил по коридору, кто-то шептался за стеной, и вдруг вкоридоре завозились, Рада отчаянно крикнула: «Мак…» и сразу же замолчала,словно ей зажали рот. Он вскочил и бросился к окну, но дверь распахнулась, и напороге появилась Рада, без кровинки в лице, пахнуло знакомым запахомгвардейской казармы, застучали, больше не таясь, подкованные сапоги, Радувпихнули в комнату, и следом повалили люди в черных комбинезонах, и Панди созверелым лицом навел на него автомат, а ротмистр Чачу хитрый, как всегда, иумный, как всегда, стоял рядом с Радой, уперев ствол пистолета ей в бок.

– Ни с места! – крикнул он. – Пошевелишься – стреляю!

Максим замер. Он ничего не мог, ему нужно было по меньшеймере две десятых секунды, может быть – полторы, но этому убийце хватило бы иодной.

– Руки вперед! – крикнул ротмистр. – Капрал, наручники!Двойные наручники! Шевелись, массаракш!

Панди, которого Максим неоднократно на занятиях бросал черезголову, с большой осторожностью приблизился, отстегивая от пояса тяжелую цепь.Озверелость не его лице сменилась озабоченным выражением.

– Ты смотри, – сказал он Максиму. – Ежели что, господинротмистр ее сразу… того… любовь твою…

Он защелкнул стальные браслеты на запястьях Максима, приселна корточки и сковал ему ноги. Максим мысленно усмехнулся. Он знал, что будетделать дальше. Но он недооценил ротмистра. Ротмистр не отпустил Раду. Всевместе они спустились по лестнице, все вместе сели в грузовик, и ротмистр ни насекунду не опустил пистолета. Затем в грузовик втолкнули скованного Гая. Дорассвета было еще далеко, по-прежнему моросил дождь, размытые огни едваосвещали мокрую улицу. На скамьях в кузове с грохотом рассаживались гвардейцы,огромные мокрые псы молча рвались с поводков и, осаженные, нервно, сприскуливанием, зевали. А в подъезде, прислонившись к косяку, стоял, сложивруки на животе, дворник. Он дремал.

Государственный прокурор откинулся на спинку кресла, бросилв рот несколько сушеных ягод, пожевал и запил глотком целебной воды.Зажмурившись и придавив пальцами утомленные глаза, он прислушался. Вокруг намногие сотни метров было хорошо. Здание Дворца Юстиции было пусто, в окнамонотонно барабанил ночной дождь, не слышно было сирен и скрипа тормозов, нестучали и не жужжали лифты. И никого не было, только в приемной за высокойдверью, тихий, как мышь, томился в ожидании приказаний ночной референт.Прокурор медленно разжмурился и сквозь плывущие цветные пятна взглянул накресло для посетителей, сделанное по особому заказу. Кресло надо будет взять ссобой. И стол надо взять тоже, я к нему привык… А ведь жалко будет, пожалуй,уходить отсюда – нагрел местечко за десять лет… И зачем мне уходить? Странноустроен человек: если перед ним лестница, ему обязательно надо вскарабкаться насамый верх. На самом верху холодно, дуют очень вредные для здоровья сквозняки,падать оттуда смертельно, ступеньки скользкие, опасные, и ты отлично знаешьэто, и все равно лезешь, карабкаешься – язык на плечо. Вопреки обстоятельствам– лезешь, вопреки любым советам – лезешь, вопреки сопротивлению врагов –лезешь, вопреки собственным инстинктам, здравому смыслу, предчувствиям –лезешь, лезешь, лезешь… Тот, кто не лезет вверх, тот падает вниз, это верно. Нои тот, кто лезет вверх, тоже падает вниз…

Писк внутреннего телефона прервал его мысли. Он взял наушники, досадливо морщась, сказал: