Он возник перед ними как оправдание поговорке «кто ищет случая, того случай находит сам». Беззвучно, ибо сказано: «Лающая собака не кусает». Времени оглядываться у Рэндалла не было. Спешить, впрочем, тоже не стоило. Медленно, но деловито он намотал плащ на левую руку. Время, казалось, растянулось на мили.

«Неужели я так же выгляжу со стороны?»

Пес казался больше, чем он его помнил. Хотя, возможно, это темнота шутила свои шутки. Дыбящаяся на загривке шерсть была пронизана лунным светом, облекавшим и утолщавшим каждый волосок. Как будто крупная чешуя облекала его грудь, и словно серебряный ореол силы по контуру обводил его. А может, это и был ореол силы. Хотелось надеяться, что так. Рэндалл мимоходом порадовался, что в руках у него не было факела. Свет огня, разгоняя скудный круг тьмы, слепил бы глаза и не позволил бы им увидеть то, что таилось за границей его достижимости.

И, к некоторому облегчению, это уже не напоминало собаку. Убить собаку Рэндаллу было бы довольно трудно. Просто потому, что жалко. В принципе он не имел ничего против псов, достойно выполняющих свой служебный долг. Но он шел, рассчитывая встретить чудовище, и не обманулся. Он походил на миниатюру из бестиария, составленного по словам пилигримов, побывавших в неведомых землях. Он мог быть мантикором. Таким изображали бы льва те, кто льва никогда не видел. С огромной головой и гипертрофированной уродливой грудной клеткой, с хвостом, кольцами змеящимся во тьме и оканчивающимся пуком черно-белой шерсти. Черно-белой — потому что иные цвета не существовали этой ночью. Рэндалл не видел хвоста, потому что вся задняя часть зверя погружена была во тьму, но он мог себе представить. Для любого другого человека то, что стояло перед ним, было непостижимым и неодолимым сгустком темных сил, превосходящих всяческое разумение и всяческий героизм. И лишь для Рэндалла Баккара отношения с этой тварью оставались отношениями между человеком и обыкновенной бешеной собакой. Она была собакой ровно настолько, насколько он был человеком. К острому, болезненному и тайному его сожалению и по иронии судьбы, то, что он соглашался счесть чудовищем, было в некотором роде его собственным отражением. Тварью одной крови. Порождением. Единственного такого же, как он сам, ему необходимо было уничтожить собственными руками. Позаботившись о безопасности левой руки, которую он планировал сунуть твари в зубы, правой рукой Рэндалл извлек нож. Не годилось ни одно менее маневренное оружие. При виде стали, точно так же отливавшей под луной и окруженной, должно быть, в глазах животного, таким же контуром силы, пес издал низкое, почти неслышное рычание и опустил голову к земле. Каким-то образом Рэндалл догадался, что это означает переход из нейтральной позиции в агрессивную.

Друзьям позади него страх явно ударил не в ноги. Будучи полностью поглощен маневрами противника, Рэндалл улавливал суетливую беззвучную возню у ствола ближайшего дерева, сдавленные голоса, сетовавшие на «да взберись ты повыше, черт!» и «не дергай за ноги, успеешь». Если бы он смотрел туда, то посмеялся бы. Однако вряд ли стоило.

Пес, казалось, раздумывал. В темноте его морда лишь отдаленно напоминала небрежно выполненную маску собаки И он выглядел так, будто был величиной с корову, не меньше. Рэндалл сделал несколько шагов назад, надеясь выманить его на себя. На какой-то момент он словно ослеп, сам оказавшись на свету: под ноги попались брошенные приятелями на булыжнике факелы. Самое неудачное, что он мог сейчас сделать, — это поскользнуться на какой-нибудь кожуре. Действуя абсолютно бессознательно и вместе с тем абсолютно верно, он пнул головню в сторону собаки, и в тот же момент она взвилась в воздух и обрушилась на него.

Какую-то секунду пес был столь же слеп. Потом это уже не имело значения, поскольку оба теперь сцепились в одном световом пятне, и никто уже не прыгал на другого из тьмы.

Ему удалось впихнуть замотанную руку псу в зубы, и пока он бил ножом наугад, катаясь вместе с ним по мостовой, он успел почувствовать, как от слюны промокает ткань, становясь тяжелой, липкой и вязкой. Пес молчал, даже когда Рэндалл попадал в цель, и это было не по-собачьи. А еще от него воняло. Дыхание собак и без того не отличается легкостью, но от этого несло так, словно он жрал трупы. Дурея, Рэндалл затыкал ему пасть уже не столько для того, чтобы не позволить ему впиться во что-либо более уязвимое, сколько чтобы перебить источник оглушительного смрада. Левая рука в зубах, в качестве кляпа, правая — обвивает собаку за шею, чтобы не дать ей высвободить пасть, и ею же, из крайне неудобной позиции, приходилось орудовать ножом. По логике вещей удары должны были приходиться под челюсть, справа, ко ориентироваться, катаясь по булыжнику, будучи подминаемым тушей весом с молодого льва, оказалось крайне затруднительно. Шкура у пса была едва ли не каменная, нож скользил по ней, вертясь во вспотевшей ладони. Он бы не удивился, если бы попал сам в себя. Пару раз, кажется, он действительно довольно болезненно оцарапался. Хорошо еще, что он не льстился на дворянские игрушки со скользкими эмалевыми рукоятками. У него был добротный солдатский нож с обмотанной старым ремнем рукоятью. Такой, какой носят в сапоге, не на виду. Пес, имея четыре точки опоры, норовил подмять противника под себя и своим весом размозжить о камень какую-нибудь выступающую кость вроде, скажем, локтя или согнутого и напряженного запястья. Если бы ему это удалось, исход поединка был бы предрешен. Удержать эту тварь одной рукой не смог бы даже он. А это заставляло задуматься о существовании силы, потенциально большей, чем его собственная. Потом. После. Может быть, завтра. Сегодня он мог только неимоверно напрягать малейшие свои мускулы, использовать самые крохотные и незаметные неровности и впадинки булыжной мостовой, чтобы удерживать чудовище в том положении, какое выгодно было ему, а не его противнику.

Он не смог бы определенно сказать, в какой момент завершилась вся эта возня. Большей частью всю дорогу он действовал бессознательно. Когда все кончилось, он обнаружил себя лежащим неподвижно, придавленным зловонной тушей. Пришлось приложить все силы, которых в избитом о камни мостовой теле оставалось на удивление немного, чтобы сдвинуть пса с места, развернуться и выползти из-под него. Частью на брюхе, частью — на четвереньках, попутно выяснив, где физиологически расположена у человека воля. Рядом с желудком, свернутая в холодный, скользкий, металлический не то жгут, не то ком. Когда он перевернулся лицом вниз, его очень коротко и болезненно вывернуло в ближайший водосток. Дерьмовое дело — мочить нашего брата.

— Рэндалл! — Друзья покинули спасительное дерево и бежали к нему. Он сделал им знак не приближаться. Одежда набрякала кровью и липла к телу, оставляя по себе омерзительное ощущение, как будто с ее прикосновением что-то менялось, и заставляя задаваться вопросом, воссоединяется ли он не более чем со своею собственной силой, или же она возвращается к нему измененной так, как она могла не измениться, одухотворенная бешеным животным. В конце концов, он затеял весь этот ночной героизм только ради того, чтобы никто иной не прикоснулся к крови пса. Нельзя заклясть беспонятную тварь, и нельзя быть заклятым ею. Чертова безумная силища, переданная без ограничения, обращалась бешенством. Наглядный пример распростерся у его ног. Если бы это был человек… страшно даже представить. Любой, кто коснется крови этого пса, превратится в демона. Разумеется, кроме того, кому это УЖЕ не страшно. Рэндалл тяжко вздохнул. Геройством дело не кончилось. Следовало еще и прибраться.