У каждого свободного (и зажиточного!) грека создавалось вполне определенное праздничное и приподнятое настроение в дни больших агонов, когда, как сказал Архилох,

Однако задачи агонистики и требования, предъявлявшиеся к атлетам, во времена Гомера, Архилоха и Пиндара не были одинановыми. В разные периоды истории античного общества существовали различные (в зависимости от господствующих взглядов и социальных условий) мнения о взаимосвязи спортивной агонистики и гражданского долга.

Период VI–V веков до н. э. в определенном смысле можно назвать «золотым веком» эллинской гимнастики и атлетики. Предлагали даже назвать этот отрезок истории Олимпийских игр «агональным» (Г. Буркхардт, Э. Эренберг, Г. Дюпперон).

Но в недрах «золотого века» вызревают новые взгляды, опрокидывающие прежние представления о человеческой доблести.

Формируется и крепнет древнегреческий полис. Вступают в свои права экономические законы полисной системы. Необходимость постоянной обороны полиса способствует новому возрождению и распространению среди его граждан стройной системы физической культуры.

В это время «аристократическому идеалу физической силы, олицетворенному в фигурах гомеровских героев, зажиточные слои ремесленников и торговцев из ионийских городов противопоставили новые ценности. Исходя из общественно важной мудрости, дающей силу экономике, главной доблестью является денежное богатство – важное условие жизни в полисе».[310]

Одновременно все больше усиливается классовое расслоение эллинского общества, все резче очерчиваются контуры рабовладельческого государства, те контуры, которые у Гомера иногда носят еще несколько расплывчатый характер. И все отчетливее против аристократического блеска спортивной агонистики выступает народное течение. Оно выражается в иронической критике атлетов. Сначала здоровое и разумное, отвергающее лишь «чистую» агонистику, это течение позднее, в эпоху эллинизма доходит до почти полного отрицания агонов (например, киники, о которых шла речь в главе I).

Итак, культ силы, с одной стороны, и культ богатства на фоне интеллекта – с другой. Несомненным выражением этого раздвоения взглядов в гимнасиях был двойной культ Геракла и Гермеса (см. главу II данной работы), первый из которых олицетворял физическую силу, а второй – интеллект и коммерческую смекалку. Кроме того, промежуточное место занимает культ Тесея – более изящного и утонченного, чем Геракл, но, конечно, в гораздо большей степени атлета, чем Гермес. Все трое мирно уживались в эллинских гимнасиях, что явствует из уже упомянутого описания мессенского гимнасия у Павсания.[311] То, что начинает лишь вырисовываться у Гомера, теперь обретает силу и полноправие. Как заметил Б. Билинский в уже упомянутой работе, «многоумный Одиссей все явственней опережает быстроногого Ахилла».[312]

Все нарастая, звучит в поэзии того периода тема служения родному полису, т. е. патриотическая тема. В стихах идет речь и о «прикладном» значении агонистики.

Помимо знаменитого «Тройственного каллиника», до нас дошло очень немного произведений Архилоха, где звучала бы агонистическая тема. Несомненно, однако, что она была близка и понятна темпераментному, искреннему и отважному поэту. Это мы видим хотя бы в области сравнений, к которым Архилох прибегает в стихах. В известной эпиграмме, посвященной некоей Состене, поэт сравнивает лысый череп надменной «красавицы» не с круглым камнем-голышом, не с шарообразным сыром, а с мячом,

Воин и патриот, Архилох не прельщается внешней, показной и демонстративно-декоративной стороной состязаний. Он ценит в своих согражданах лишь те качества, которые могут принести пользу отечеству, пригодиться не только на стадионе, но и в бою. Вот как оценивает он двух вождей:

Приведенные строки отчетливо характеризуют арет?) в представлении Архилоха. Тут нет речи ни о богатстве, ни о благородном (а то и божественном) происхождении. Ибо, участник многих битв, поэт знал настоящую цену всему этому. Архилох был поэтом, который «полной рукой черпал из сокровищницы человеческого гения, облагородив и форму, и содержание греческой литературы».[315] К этому следует добавить, что Архилох был социальным творцом, остро ощущавшим дух и требования времени.

Его современник (или живший несколько позже) Тиртей ненамного уступал Архилоху в эмоциональности. Выразитель интересов Спарты, он был ярким и тенденциозным поэтом. Его понимание и оценка ἁρετή во многом совпадают с оценкой Архилоха.

Наивысшей доблестью человека и гражданина Тиртей считает воинское умение, опирающееся на физическую мощь. У него эта тема звучит еще более целенаправленно, нежели у Архилоха, круг интересов которого был несравненно шире, чем у вдохновителя лакедемонян.

В одном из стихотворений[316] Тиртей наставляет молодежь:

Когда у знаменитого Леонида спросили его мнение о Тиртее, тот ответил: «αγαθος νεων φυχας αικαλλειν» (способен возбуждать души юношей).[318]