В числе владельцев «Опеля» был, видимо, дантист, так как на полу машины валялось множество человеческих зубов, хрустевших под ногами, как фальшивые жемчужины. Под давлением Пеллегрена Жорж был вынужден признать, что на приборной доске имеется полный комплект нужных кнопок и что отсутствует только пепельница, вместо которой изнутри торчали какие-то красные, синие и зеленые проводки. Также ему пришлось констатировать наличие всех необходимых деталей мотора; электропроводка и ручка скоростей вроде были на месте, сиденья — когда с них сняли загаженные чехлы, — выглядели вполне прилично, а при взгляде на заднее стекло возникало предположение, что «Опель» вообще неподвластен разрушительному времени.

Человек в комбинезоне включил мотор и выкрикнул цифру сквозь чудовищное тарахтение клапанов, звучавшее так, словно в мастерскую залетел реактивный самолет. Жорж прокричал в ответ, что это слишком дорого, тыча пальцем в сторону недостающей пепельницы, разболтанного капота и грохочущего мотора. Пеллегрен прокричал ту же цифру, как будто не услышал возражений или, скорее, как будто это Жорж не услышал цену в первый раз; он мрачно, без улыбки, глядел на Жоржа, тряс головой, до предела выжимал ручку газа, отчего шум стал совсем уж диким, и торопил с ответом; в конце концов Жорж вытащил из кармана чековую книжку и помахал ею, главным образом для того, чтобы Пеллегрен, Христа ради, выключил мотор.

При торможении «Опель» слегка заносило влево, но в остальном он шел почти нормально и шумел не так уж страшно. Жорж вернулся в Париж через Порт де Шуази и поехал по бульвару, названному в честь маршала Даву, к северу.

Перед самым выездом в Монтрей он остановился возле пивной, также носившей имя маршала Даву. Там он выпил из круглого бокала Special Davoult, после чего спустился в подвальное помещение, разыскал в своей записной книжке, куда почти никогда не заглядывал, нужный номер и набрал его на стенном телефонном аппарате. Слушая гудки в трубке, он расшифровывал надписи политического и сексуального содержания, украшавшие стены кабинки. Наконец трубку сняли, и он узнал голос Вероники.

Не называя себя, Жорж попросил к телефону Бернара Кальвера. По легкому колебанию в ответе Вероники — Бернар вышел, будет через час — он заключил, что она его все-таки узнала. Поблагодарив, он повесил трубку, поднялся в зал и заказал кофе, затем второй кофе, затем третий, которые выпил неторопливо, с расстановкой, созерцая рассеянным взором этнографа на отдыхе бульвар за окном, где проплывали караваны хорошо смазанных автомобилей, в которых трудящиеся медленно поспешали на работу.

Через час десять минут он набрал тот же номер. Бернар Кальвер тотчас снял трубку, в его голосе звучало некоторое смущение. «Это я, Жорж, — сказал Жорж, — вы меня помните?» Бернар Кальвер ответил, что очень рад слышать Жоржа, он давно хотел его повидать, что если им встретиться?

— Нет ничего проще, — сказал Жорж. — Не могли бы вы оказать мне маленькую услугу?

— Ну конечно, — заверил его Бернар Кальвер, — естественно!

— Тот домик в горах — помните, вы как-то о нем рассказывали? («Конечно, конечно, помню», — подтвердил его собеседник.) Мне бы надо пожить там несколько дней, не очень долго, всего несколько деньков.

— Ну разумеется, — воскликнул Бернар Кальвер с чуть поутихшим энтузиазмом. — Разумеется… хотя я не знаю, может, это немного… там есть один… я должен сначала… в общем, сразу это как-то… возможно, в ближайшие дни?..

— Это срочно, — объявил Жорж.

— Ну ладно, идет, — легко уступил Бернар Кальвер, — идет. Когда мы увидимся, на этой неделе?

— Нет, — сказал Жорж, — погодите, не вешайте трубку.

Он оставил свою трубку болтаться на конце провода, где она медленно раскачивалась, ударяясь о стены кабинки, а сам бегом поднялся в зал, вышел на улицу, проверил название пивной над полосатым тентом и спустился к телефону.

— Вы слушаете? Пивная «Даву», бульвар Даву, легко запомнить. Я вас жду здесь. До скорого.

— Постойте, эй!.. — заверещал было Бернар Кальвер, но Жорж уже повесил трубку. Вернувшись к своему столику, он заказал еще кофе. Его била легкая дрожь, сердце бурно колотилось в груди, он закрыл глаза: Женни Вельтман. Подскочив, словно отпущенная пружина, он снова сбежал вниз — вдруг Дональд уже что-нибудь нашел? — но тщетно телефон звонил в квартире дома близ церкви Сент-Амбруаз, ответа не было. Когда Жорж поднялся в зал, Бернар Кальвер уже ждал у стойки, положив рядом с собой на черно-бежевый пластик большой пухлый конверт. Встреча заняла всего несколько минут.

После этого Жорж торопливо направился к «Опелю», нервно разрывая на ходу конверт. В нем он нашел дорожные карты «Мишлен-77» и «81», охватывающие южную часть Французских Альп, и нарисованный от руки план: шоссе через деревню, перекресток, грунтовая дорога и в конце ее — крестик, обведенный пунктиром. Еще в конверте было два ключа с этикетками: большой предназначался для пунктира, маленький — для крестика. Жорж сел в машину, развернулся и стал пробираться к неизбежному кольцевому бульвару по лабиринту улиц, носивших имена художников-импрессионистов и застроенных дешевыми многоэтажками. Кольцевой был, как всегда, забит, и мысли Жоржа витали где-то далеко. Когда «Опель» выбрался на автостраду, солнце сияло вовсю, но было холодно. Жорж не чувствовал холода. Печка в машине была то ли слишком сложной, то ли полностью неисправной.

Ближе к вечеру Жорж свернул с автострады к Бону. Он снял номер в центральном отеле города и купил четыре ежедневные газеты, которые пролистал за ужином в гостиничном ресторане; ни одна из них пока не сообщала о смерти букиниста в Иври-сюр-Сен. Жорж заснул как убитый, а в десять утра покинул отель, стащив из номера огромную рекламную пепельницу Noilly-Prat, которую поставил рядом с собой на сиденье.

Позже его можно было увидеть в Гренобле, в супермаркете, за покупкой съестных припасов, одежды, а также зубной щетки и пакета одноразовых бритвенных станков. После этого он снова отправился в путь. Солнце уже садилось, когда он подъехал к дому Бернара Кальвера. Жорж не стал сразу входить в дом. Он выключил мотор, вышел из машины и оглядел пейзаж.

Двое мужчин стояли в воинственных позах лицом к лицу. Один из них щеголял в бело-зеленом мундире конца XVIII века, украшенном золотым поясом и золотыми листьями по воротнику. Левой рукой он упирался в бедро, в правой держал саблю клинком вверх, как на параде. Его волосы черной волной падали на плечи. Надменно вздернув подбородок, он созерцал своего визави, китайца. Китаец был одет в застегнутый доверху синий китель и фуражку с красной звездой на околыше. Он улыбался.

— Я возьму вон того, — сказал Бок.

Два толстых пальца, желтых от никотина, ухватили бело-зеленого солдатика за голову и вытащили из витрины.

— Молодой Бонапарт на мосту Лоди, — объявил торговец, ставя воина с саблей на стол.

— Красивая фигурка, — заметил Бок. — Мундир, конечно, ни в какие ворота, но в общем фигурка красивая.