— Молод ты меня судить!

— Как за тридевять земель, незнамо куда меня посылать по своим плотским надобностям — так не молод?!

— Ой, дерзишь мне сын!.. Вижу — не получится у нас сейчас разговора мужского!.. Иди отсель, пока я тебя не выпорол по-отцовски! Как остынешь, так и поговорим.

Глава двадцать девятая

Человек, который двигает горы, начинает с того, что носит маленькие камни

Конфуций

Во время очередной большой трапезы Пантелеймон прелюдно предложил Банифацию погостить у него ещё три дня и три ночи. Банифаций без уговоров согласился.

Только эти двое знали, что речь шла не просто об элементарной великосветской вежливости. Пантелеймону было необходимо какое-то время для поиска молодильного яблока.

Поздно вечером, когда все улеглись, он вызвал к себе Порфирия. Старый слуга, по опыту чувствуя таинственную важность разговора, стараясь остаться незамеченным, проскользнул в спальню царя.

— Вот что, друг мой Порфирьюшка, озадачиваю тебя делом одним, и сроку тебе два дня! Едешь во дворец султанши Медины, и привозишь мне яблочко молодильное!..

Порфирий руками всплеснул, не выдержал.

— Ваше величество!!!..

— Вот ты дурень, Порфирий! Не мне это! Куда мне ещё-то?!!! Яблочко для дела, по специальному заказу! Понял?!

— Как не понять, понял, по специальному, стало быть, заказу…

— Вот! Завтра до рассвета, чтоб незамеченным быть, выезжай, да возьми с собой пару человек надёжных, для охраны. Медине на словах передашь, мол, Пантелеймон попросил, для дела. Запомнил? А как яблочко найти в саду — поделись опытом, неча людей гробить. Всё, ступай.

Следующим же утром, до восхода солнца три всадника выехали из ворот дворца.

Гостевание Банифация и принцессы продолжалось в буйном веселье, танцах и чревоугодии. Пантелеймон на равных соревновался с Иваном в озорных забавах на силу и выносливость, а вот в танцах он был намного опытнее и если уступал, то только притворно. Принцесса любезно отвечала на шаловливые ухаживания будущего тестя, изредка поглядывая на Ивана. Было заметно, что Агнесса стала испытывать к Пантелеймону более добрые чувства и с удовольствием болтала с ним на разные темы, искренне смеясь над его шутками. Иван только радовался этому.

Федот держался особняком. Пантелеймон отметил про себя, что старший сын стал более раскован, и даже иногда за компанию принимал участие в их игрищах, но всё же глаза Федота оставались до боли глубоко печальными, как у злого обиженного ребёнка. Иногда он, правда, улыбался, слыша чистый безудержный смех матушки Пелагеи.

Через пару дней, когда Их величества и Их высочества обсуждали меню предстоящего обеда, случился приятный сюрприз.

Началось с того, что слуги засуетились, загалдели и, не скрывая радости, не сговариваясь, понеслись к дворцовым воротам. Любопытство взяло верх сначала над Пантелеймоном. Ибо он, более чем кто либо, ожидал весточки и изредка, с надеждою поглядывал на ворота. За ним и все остальные высыпали во двор.

У стен дворца стояла золотая карета, впряжённая в длинноногих арабских скакунов, которые яростно дёргались на месте, видимо не довольствуясь столь малым для них путём.

Когда проворные слуги подхватили беспокойных коней под уздцы, карета, наконец, замерла и в проёме, открывшейся дверцы, показался слуга Пантелеймона Порфирий. Он, не скрывая радости, гордо осмотрел собравшихся, позволил подбежавшему мальчишке-слуге протереть подножку, и только потом, полуобернувшись, подал руку человеку в карете.

На свет Божий вышла Султанша Медина.

Пантелеймон сиял.

Он оттеснил Порфирия, по-молодецки подскочил к любимой и безо всякого стеснения, взяв её крохотные ручки в свои ладони, стал целовать каждый пальчик.

— Звезда моя, вот так сюрприз!.. — сладко проворковал он.

— Я соскучилась, милый! — нежно улыбнулась Медина.

Пантелеймон взял Султаншу под локоток и повёл во дворец. На ходу он поймал взгляд Порфирия, тот одними глазами дал понять, что как всегда безукоризненно верен своему государю!

* * *

Банифаций, хоть и с тенью лёгкой зависти, но остался доволен выбором Пантелеймона. Включив весь свой запас великосветских манер, он бесцеремонно делал комплименты Султанше, при каждом удобном случае старался острить вовсю, и даже опередил Пантелеймона по числу приглашений Медину на танец.

Пантелеймон же снисходительно улыбался и мысленно говорил царю Банифацию: «В чужой прудок не кидай неводок!»

Наконец Медина удостоила и принцессу Агнессу своим вниманием. Они, как старые добрые подружки, уединились в беседке и весело взялись щебетать там о чём-то своём, девичьем.

Воспользовавшись моментом, Пантелеймон кивнул Банифацию.

Банифаций украдкой огляделся и проследовал за покинувшим зал Пантелеймоном. Они почти незамеченными прошли по коридору и оказались в одной из комнатушек дворца, куда предварительно Порфирием была доставлена секретная посылочка.

На маленьком стеклянном столике лежало серебряное блюдо. На этом блюде, прикрытое белоснежным шёлком, лежало нечто круглое, предназначение которого было таинственно страшным, сверхъестественным, но таким желанным.

— Вот! — сказал Пантелеймон.

Банифаций подошёл ближе. Долго всматривался в выпуклость предмета, словно силясь через ткань увидеть эту желаемую панацею от неотвратимости времени.

Наконец он откровенно дрожащими пальцами приподнял шёлк.

На блюде лежало яблоко. С виду оно выглядело совсем обычным, если не считать, что четвертинка яблока отсутствовала. На месте аккуратного выреза мякоть была слегка пожелтевшей, и от этого яблоко казалось ещё более естественным.

— Что это? — обронил Банифаций.

— Это оно и есть! — улыбнулся Пантелеймон.

— Нет, я спрашиваю — почему оно не целое?

— Долго объяснять, Банифацушка, считай, что это издержки промысла. Без этого никак. Но этой порции тебе всё равно хватит с избытком. Единственное условие — нельзя тянуть: даже имея волшебную силу, яблоко всё равно остаётся яблоком и через пару дней оно попросту начнёт гнить.

— Не предлагаешь ли ты прямо сейчас затеять это превращение?! — беспомощно спросил Банифаций.

— У тебя есть ещё немного времени. Но мне кажется, что прежде чем шокировать окружающих, ты должен поговорить с Агнессой.

— Она моя дочь! — повысил голос Банифаций, — и её любовь ко мне безусловна. Я останусь её отцом в любом обличии!

— Но подготовить её к этому не помешало бы! — не согласился Пантелеймон, — прошу тебя, поговори с ней. А я, в свою очередь, поставлю в известность Ивана…

Видимо Их величества всё-таки были слишком разными по определению, и вряд ли когда-либо их мнения могли быть в чём-то созвучны. Но сейчас, в который раз, перейдя в своём вечном разногласии на повышенные тона, они привлекли внимание человека, который к процессу спора не имел никакого отношения и интереса. Федот, бесшумной тенью, прижавшись к косяку двери, внимал секрету, происходящему в этой отдалённой комнатушке.

— Вот что, я сегодня же попрощаюсь с вами и отбуду в свой дворец. Там, оповестив всю