свою челядь, да испросив прощения у Всевышнего, я совершу акт омоложения. Принцесса же останется с вами. Не перечь мне, Пантелеймон, это моё решение! Как только всё произойдёт, я вернусь сюда и мы с тобой во дворе сразимся на кулачках! На интерес. Если ты не струсишь, конечно!

Последнюю фразу Банифаций произнёс уже с блаженной улыбкой, спрятанной в его густой седой бороде.

— Будь по-твоему, — нехотя проговорил Пантелеймон, — сейчас я прикажу своему человеку упаковать яблочко в дорогу. Идём, нас заждались.

Федот метнулся в ближайшее укрытие — за тяжёлый бархат штор.

Банифаций тяжёлым шагом прошёл совсем рядом с ним. Пантелеймон же последовал в другом направлении на поиски Порфирия.

Сердце Федота бешено заколотилось.

«Снова, интриги, секреты… — гневно думал он, — и всё за моей спиной!.. Яблочко! Опять это яблочко! Откуда оно у отца?! Если он не удосужился снова послать меня за ним — значит, он не хотел, чтобы я знал о нём! Для чего это всё? Зачем?!»

Федот закипал. Так больше не могло продолжаться! Накопленная злость, переполнявшая его, требовала выхода. Он вышел из-за шторы и снова подошёл к той самой двери, у которой только что стоял. Прислушался и посмотрел по сторонам, никого. Федот потными ладонями приоткрыл дверь, проскользнул внутрь и подошёл к столику.

* * *

Он стоял у серебряного блюда, казалось, бесконечно долго. Время остановилось. Федот впал в какой-то неведомый транс, словно яблоко источало ядовитые пары, разрушающие его мозг. Наконец он откинул ткань с блюда и, улыбнувшись своим мыслям, взял яблоко в руки.

В ту же секунду в комнату вошёл Порфирий. Увидев Федота, он остановился и замер. Взгляд его упал на руку Царевича, которая сжимала яблоко.

— Э-э-э-э… — промычал беспомощно Порфирий, протягивая трясущиеся костлявые пальцы к яблоку.

— Вот что братец, — мрачно проговорил Федот, убирая яблоко за спину, — сейчас ты пойдёшь к батюшке и передашь ему следующее: Ваше величество, скажешь ты, Федот велел передать, что он устал от несправедливости! Что он больше не может жить в нелюбви! Он всю жизнь доказывал тебе свою преданность, а в результате ты… ты… — голос Федота задрожал, — тебе, дорогой батюшка, всё равно придётся передать мне свою корону! Потому что когда я вырасту, ты снова станешь старым. Это неизбежно.

У Порфирия спазмом свело грудь, он прикрыл глаза и, с глубоким вздохом, ладонью провел по лицу.

В то же мгновение он услышал хруст колдовского яблока.

Порфирий вскрикнул и выскочил вон из комнаты.

Эпилог

Банифаций, особо не афишируя свой отъезд, приказал своим людям запрягать лошадей.

Когда Порфирий вошёл в зал, там стоял весёлый гомон. Непривычно возбуждённый Банифаций что-то весело рассказывал Агнессе, попутно обняв Ивана одной рукой, как старого друга, за плечи. Рядом стоял Пантелеймон, деловито сложив руки за спиной и немного нервно раскачиваясь на носках. Медина отрешённо сидела в кресле у камина и созерцала происходящее даже не вслушиваясь в разговор. Весь её вид говорил о внутреннем состоянии счастья.

Появление Порфирия Пантелеймон воспринял как сигнал к готовности.

— Прошу прощения, но Его величеству Банифацию, нужно срочно отъехать по государственным делам! — объявил всем Пантелеймон.

Агнесса вопросительно вскинула глаза на отца.

— Папенька, это так?!

— К сожалению да, милая! Дела! Но я непременно в скором времени вернусь!

Он шагнул к дочери, обнял её и поцеловал в лоб.

— Ваше высочество!.. — Банифаций протянул руку Ивану, а когда тот с готовностью пожал её, прошептал громким шёпотом: — а место младшего конюха ещё не занято, если что!..

И сам же громко закатился смехом от своей шутки.

Потом он важным шагом подошёл к Султанше Медине и приложился долгим поцелуем к её руке.

— У нас на Востоке говорят, что гость необходим хозяину, как дыхание человеку, но если дыхание входит и не выходит — человек умирает! — кокетливо сказала Медина.

Банифаций громким хриплым хохотом огласил зал.

Когда его смех, растворившись в дальних углах огромного зала, затих, все услышали неуверенный голос Порфирия.

— Не спешите, Ваше величество, государственные дела подождут.

Улыбка плавно сползла с лица Банифация. Он обернулся к Пантелеймону, как будто требуя объяснений.

— Что случилось? — Пантелеймон грозно упёрся взглядом в рассеянное лицо слуги.

— Я думаю, вам всем лучше пройти за мной.

Порфирий медленно повернулся и, как-то ссутулившись, совсем по-старчески двинулся по коридору.

Не сговариваясь, все дружно последовали за ним.

Ещё не доходя до комнаты, хранящей в себе волшебное снадобье, все услышали странные звуки. Это был, ни с чем несравнимый, голос ребёнка. Лепетание, весёлое гуленье, повизгивание и ещё что-то, что мог воспроизводить только младенец. Порфирий остановился, развернулся к сопровождающим и показал взглядом на дверь.

Пантелеймон на правах хозяина подошёл к двери и, наклонив голову, приложил к ней ухо. С каждой секундой взгляд его становился удивлённым, грозным и вместе с тем каким-то растерянным.

— Кто там? — раздражённо спросил он Порфирия.

— Я полагаю, младенец, Ваше величество, — сухо ответил слуга.

— Чей?!

— М-м-м… Сложный вопрос, Ваше величество. Я думаю — ничей.

— Как это ничей?!!! — неожиданно воскликнула матушка Пелагея, протискиваясь вперёд, — как это… ничей?!

Она подошла к двери и прислушалась. Потом с вызовом взглянула на Пантелеймона и спросила:

— Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, Пелагея распахнула дверь.

На полу, в мягком ворсе ковра сидел ребёнок. Когда двери отворились, он и не думал как-то реагировать, продолжая делать то, чем занимался до этого: мычать, пускать пузыри и болтать крохотными ручонками по воздуху. На вид ему было не больше года. Соломенные кудряшки и розовые пухлые щёчки делали его похожим на херувимчика, случайно залетевшего во дворец. Самым странным во всей этой картине было то, что на младенце огромными складками топорщилась взрослая одежда.

Наконец ребёнок вскинул на вошедших свои большие прозрачно-голубые глаза и дружелюбно заулыбался, отчего на щёчках его показались прелестные ямочки.

— Какое милое дитя! — первым нарушил молчание Банифаций.

— Ангел! — согласилась с ним принцесса Агнесса.

— Откуда он здесь взялся? В этом дворце ни у кого из прислуги нет детей такого возраста! — процедил Пантелеймон.

Они плотной кучкой стояли в проёме двери, как бы, не решаясь шагнуть навстречу этому неизвестному человечку. Наконец матушка Пелагея сделала три шага вперёд и тревожно сказала:

— Он что-то жуёт! У него что-то в кулачке…

— Что там у него? — спросила Агнесса.

— Это яблоко, — хрипло, но достаточно громко проговорил Порфирий. Он оставался в коридоре, и из-за плотного столпотворения не мог ничего видеть. Поэтому сей факт насторожил Пантелеймона.

— Какое ещё яблоко? — боясь своих подозрений, сдавленным голосом произнёс он.

— Знамо какое — молодильное! — горько улыбнулся