– Вам так показалось?

– Ничего. Я привык к этому. Я действительно был художником. И очень даже неплохим, по меркам факультета живописи. Это было похоже на кулинарию. Я знал рецепт. Я знал, как сделать, чтобы преподавательское жюри присуждало мне премии. Потом я понял, как стать членом жюри, чтобы попасть во все нужные комитеты. Я всегда хорошо ладил с взрослыми. После Мичигана я учился в аспирантуре в Нью-Йорке. В Нью-йоркском университете. Там у меня было больше общего с людьми из киношколы, чем с художниками, и я ушел с факультета живописи. Потом несколько месяцев я провел в киношколе и подружился с преподавателями. А однажды директор крупного агентства должен был прочитать лекцию, и мне поручили его встретить в аэропорту. На следующий день я уехал с ним в Лос-Анджелес. Он устроил меня на работу в отдел почты. Там я проработал два месяца и прочитал все сценарии, какие мог. Я решил, что не хочу работать агентом, и устроился на должность рецензента сценариев. Одно за другим, и вот я здесь. Мне всегда везло, я оказывался в нужном месте.

– Вы продолжаете писать картины?

– Иногда. Я был неплохим художником. Я никого не обманывал. И к тому же хорошо понимал, что не гениален. Я был хорошим академическим художником. Но завяз в абстрактном экспрессионизме. Когда пришла эра концептуалистов, со мной было покончено. Из меня бы вышел отличный педагог, но обстоятельства сложились по-другому. От искусства до Голливуда не так уж и далеко. Я шучу.

– Похоже, вы обижаетесь.

– Люди часто шутят над этим.

– Какие люди?

– Люди, которые считают, что Голливуд далек от искусства. Люди, которые все еще верят в искусство с большой буквы.

– А теперь вы циничны.

– Нет, теперь я обижаюсь. – В лимузине было приятно вести беседу. Можно было смотреть друг на друга, как на вечеринке.

На бульваре Санта-Моника к ним присоединились другие лимузины. Целая вереница лимузинов сворачивала направо к отелю «Хилтон». Самое главное в лимузине – это момент прибытия. Джун протянула руку, чтобы включить верхний свет, и достала из сумочки пудреницу. Откуда она знала, что выключатель там? Она подправила макияж и улыбнулась Гриффину. Улыбка была неестественной. Разве она не ездила в лимузине на похороны Кахане? Именно тогда она узнала, где включается верхний свет. Стоп. У дома ритуальных услуг стоял «сааб». Кто-то другой приехал на «саабе». Она отвернулась, продолжая держать пудреницу в руке. По тому, как она ее держала, словно взвешивая, он подумал, что это мог быть подарок Кахане. С другой стороны, на подарок не похоже. Это была обычная компакт-пудра, купленная в универмаге. Он стал свидетелем грусти, которую Джун по-прежнему ощущала из-за гибели Дэвида Кахане. У входа в отель стоял лимузин. Кто-то открывал дверь.

– Посмотрите, – сказала она, – это Робин Уильямс.

Водитель открыл дверь их лимузина. Он хотел что-то сказать.

– Нас преследовали. С момента, когда мы выехали из студии. Я не был уверен, пока мы не заехали за вашей подругой. Машина, которая за нами следила, проехала мимо дома в Аутпосте, а потом, когда мы двинулись вниз, снова возникла. Она въехала на общественную стоянку, когда мы свернули сюда. «Додж-чарджер».

– Водителя видели?

– Да. Парень с короткой стрижкой и усами.

– Спасибо.

– Увидимся позже.

Джун ждала Гриффина на тротуаре. Он обошел лимузин сзади, взял ее за руку и провел на середину красной ковровой дорожки, где Робин Уильямс позировал полдюжине фотографов. Он изображал Могучего Джо Янга в оковах из сцены в ночном клубе, когда он появляется из оркестровой ямы, а Терри Мур играет на рояле «Прекрасного мечтателя».[36]Потом он изображал Кинг Конга, ослепленного вспышками фотоаппаратов и напуганного до смерти. Он начал превращаться из Терри Мур в Нэнси Рейган, когда Гриффин окликнул его:

– Робин!

Актер улыбнулся.

Здравствуйте, мистер Тальберг, – сказал он.

Кто-то их сфотографировал.

Гриффин представил его Джун. Она была вежливой, не слишком взволнованной от знакомства со звездой, но и не равнодушной. Большее впечатление на нее произвело то, что Гриффин был знаком с Робином Уильямсом, чем рукопожатие с актером.

Поблизости не было видно никого с короткой стрижкой и усами. Когда они шли по красной ковровой дорожке в бальный зал, Гриффин гадал, что думает о нем Джун. Он смотрел на себя, как смотрел бы на свой дом, если бы показывал его потенциальному покупателю, обращая внимание на каждую деталь, которую обычно не замечал. Он действительно знал всех людей, с которыми здоровался? В зале было около полутора тысяч человек, и он знал их, как выпускник-отличник знал своих одноклассников. Когда люди с ним здоровались, все останавливали взгляд на Джун Меркатор, но только на секунду. Гриффин не стал ее представлять, поэтому она не шла в счет. Как он выглядел в глазах человека с короткой стрижкой и с усами?

– Почему он назвал вас мистером Тальбергом? – спросила Джун.

– Ирвинг Тальберг был вундеркиндом тридцать третьего года. Он был директором по производству при Луисе Б. Майере.[37]

– На «Оскарах» вручают премию его имени. За что?

– За выдающийся продюсерский вклад в развитие киноиндустрии. Мне пока до этого далеко.

Она засмеялась, но по-доброму, как может посмеяться только друг, не зло. Речь здесь шла о профессиональном самоуважении, области, о которой Гриффин не часто задумывался. Однако такой вопрос, возможно, будет волновать его в старости, когда он станет подводить итоги прожитой жизни. Судя по ее смеху, Джун его прощала. Неужели он начинает ей нравиться? Когда он позвонил Дэвиду Кахане и Джун подошла к телефону, было видно, что его звонок произвел на нее впечатление. Не то что он сделал что-то особенное, просто сам факт, что позвонил Гриффин Милл. С того момента, даже несмотря на короткий период траура, она за ним наблюдала, испытывала его. Сейчас он знал, что она готова развлечься с ним, готова к чему-то волнующему. Он хотел сказать, что причина не в нем, а в лимузине и в Робине Уильямсе. Но передумал. Если отнять эти милые детали, что тогда останется от него?