– Ну нет, – покачал он головой. – Ты совсем расклеилась. Поэтому мы едем пить твое любимое какао с зефирками…

– Ты об этом помнишь?..

– А ты его все еще любишь?

– Люблю…

Это слово повисло в воздухе между нами. Когда-то оно звучало теми же самыми голосами, но совсем в ином контексте…

Я снова ощутила, как становится тоскливо на душе от мысли: а что было бы, если…

– Ладно, поехали, – произнес Даня и я, выдохнув, рассеянно уставилась в окно.

– Ну как, нравится?

Даня с улыбкой наблюдал, как я жадно приникаю к бокалу и всасываю губами ванильный мусс, которым был украшен напиток, а я и не сознавала до этого момента, как мне безумно хотелось чего-то подобного. Накинуться вот так: торопливо, беззастенчиво, почти по-детски, на какую-то вкусняшку. Как хотелось именно этого мусса, этого какао… Почти до трясучки.

– Восхитительно, – выдохнула я, делая наконец глоток. Горячее какао согрело тело и даже почти вытеснило из души пугающую пустоту последних дней.

Даня неожиданно рассмеялся:

– У тебя усы.

Я рассмеялась тоже, и, не задумываясь, слизала их, чувствуя странную легкость от того, что с этим человеком не нужно было волноваться о том, что выгляжу смешной или жалкой. Не приходилось париться о том, как смотрюсь со стороны и тщательно взвешивать каждое слово…

Я вдруг осознала, что глупо стесняться того, кто знал меня в те времена, когда на дворе царили нулевые с их порой весьма спорной модой… Брови-ниточки, сумасшедший макияж, первые эксперименты с окрашиванием волос…

– Чему ты улыбаешься? – спросил Даня и голос его звучал так тепло, так сокровенно, так… по-родному.

– Вспоминаю себя в начале нулевых, – усмехнулась я.

– Ты была самой красивой, – уверил он меня, улыбаясь так, словно тоже видел сейчас, как наяву, те ушедшие годы.

– Боюсь, только для тебя.

– А разве этого мало?

Наши взгляды встретились. Я застыла на миг, ощущая, как сердце ускоряет свой бег под действием его лучистых глаз.

– Ты сказал недавно, что нашел меня… но поздно, – выдохнула неожиданно вопрос, который часто приходил мне на ум за последние дни. – Когда… это было?

Он не отвел глаз. Только их свет теперь потух, сменился какой-то застарелой тоской…

– Это было вскоре после того, как ты уехала. Той же осенью… в октябре. Я знал, на какую специальность ты хотела поступать, поэтому первым делом стал ездить по подходящим ВУЗам и вот однажды…

– Что?..

– Увидел тебя. Но не одну.

В его тоне, в его взгляде не было никакого упрека, лишь горькое сожаление, и все же я виновато опустила глаза. Получилось, что сама не дождалась того, кто сдержал свое обещание…

– Мне жаль… – сказала искренне.

И вдруг осознала, насколько близко он ко мне сейчас: наши плечи соприкасались, лица – в считанных миллиметрах друг от друга…

Я повернула голову, почти встретившись с ним губами. Неосознанно, порывисто потянулась к нему, желая сократить это мизерное расстояние окончательно… Потянулась в отчаянном желании просто ощутить чье-то тепло и ласку… То, чего была совершенно лишена в последнее время…

Наше дыхание смешалось. Казалось, еще секунда и я вспомню, узнаю заново вкус его поцелуя…

Но твердые, решительные руки вдруг легли мне на плечи. Мягко, но неукоснительно отстранили…

Я застыла. Отвергнутая, оскорбленная, растерянная…

– Не надо, Злата… – проговорил он негромко. – Меня все еще тянет к тебе – я этого не скрываю, да и ты сама все видишь и чувствуешь. Но не надо со мной играть. Не нужно делать меня временной заменой, своим лекарством от боли и одиночества… Я хочу тебя. Но не так. Не в таких обстоятельствах, когда ты сама не знаешь, чего хочешь. Не знаешь, кто тебе нужен. Я ведь не спасательный круг, солнышко… я – человек.

Я молча проглотила его слова. Все так же, не говоря ни слова, поднялась из-за стола. Опустевшими глазами смотрела на то, как он сглатывает с сожалением, но взгляд его остается твердым, непреклонным…

– Отвези меня, пожалуйста, на вокзал, – услышала, словно бы со стороны, свой собственный голос.

Я вышла из вагона, ступила на знакомый старый перрон и огляделась…

Не была на этом вокзале с тех самых пор, как уехала из этого городка, чтобы построить однажды лучшее будущее. А здесь, казалось, все осталось таким же: сонным, проржавевшим, вечно усталым…

Декорации не изменились ни на грош за прошедшие долгие шестнадцать лет… Изменилась лишь я. Лишь моя вера в то, что лучшее еще впереди.

Я подхватила ту самую сумку, с которой вышла из больницы, и зашагала в сторону здания вокзала. Никто меня здесь не ждал, никто не встречал. Да я и не ждала: мне не нужны были пышные приветствия, мне нужна была правда. О себе. О том, почему все так вышло…

Мне нужны были виноватые.

Я прошла сквозь скромное, неказистое здание, которое, похоже, не ремонтировали еще с советских времен и не намеревались облагораживать еще лет двести. Поискав глазами такси, поняла, что здесь меня не ждут даже желающие подзаработать водители. Машину заказывать пришлось через мобильное приложение.

Все то время, что ехала до знакомого до боли адреса, не могла понять, что чувствую. Мы стали, наверно, настолько чужими, что не было уже ни страха быть отвергнутой, ни предвкушения скорой встречи…

Ничего, кроме разрушающей душу тоски. Не столько по ней, сколько по себе самой.

И все же сердце нервно дрогнуло, когда вставила в дверной замок ключ. Задохнулась от осознания, что за прошедшие годы она ни разу не сменила замков. Словно ждала… словно знала: однажды я снова войду в эту дверь…

Я осторожно, несмело повернула ключ… Задержала дыхание, когда дверь медленно, задумчиво распахнулась…

В комнате работал телевизор. Я слышала его негромкое бормотание из прихожей. Грудь сдавило, отчего-то было трудно сделать первый шаг…

Но я сделала. Один. За ним – второй. Потом третий…

Она сидела на диване с вязанием в руках. Сердце защемило от осознания, что она вяжет детские варежки…

Похоже, с моих губ сорвался какой-то глухой, непроизвольный звук. Потому что она вдруг подняла голову, прищурилась… и глаза ее изумленно распахнулись, словно и сами не верили тому, что видят…

– Мама, – вырвалось из груди беспомощным всхлипом.

Она подскочила с места. Кинулась ко мне… и в следующий момент я ощутила, как материнские руки прижимают к себе мое содрогающееся от рыданий тело, а по лицу градом катятся слезы…

– Дочка моя, дочка вернулась… – бормотала она, то поглаживая, то похлопывая меня по спине.