– Вы что, Матвей? Случилось что?

– Нет, – автоматически солгал он. – Извините.

– Нервная у вас все-таки работа.

Не дожидаясь ответа, она пошла к мусоропроводу.

– О да… – медленно сказал Матвей, переступая порог и захлопывая дверь, – еще какая.

Молясь, чтобы в этот вечер в Москве ничего не случилось и его не вызвали обратно на работу, он бросил ботинки на коврике и поспешил к кухонному столу. Цветок был на месте, и, сунув его в нагрудный карман пальто, он закрыл глаза и сосредоточился на едва уловимом воспоминании близости к Смерти.

Сладковатый запах, тяжесть ткани на плечах. Голоса, тонувшие в музыке. Огромная луна над спокойной водой. Улыбки родителей. И рядом с ним она, прекрасная и далекая.

Так все это был не сон.

Пропустив стадии отрицания, гнева и торга, Матвей оказался сразу где-то между депрессией и принятием самого грандиозного медицинского чуда в мире. В первые дни после открывшейся правды он не мог не гадать, сколько среди его пациентов и коллег окажется тех, кто появится на Балу любви (в качестве гостей, не черепов, конечно). А сколько их ходило по улицам и еще не знало, что ждет их после, за чертой страха? Иногда от волнения при этой мысли Матвей едва мог сохранять внешнее спокойствие, однако конец всему положил вид пожилой пациентки, которую сбила машина и которая едва цеплялась за жизнь. При взгляде на ее лицо его первой мыслью было – появится ли она вместе с мужем на Балу под черной луной? Матвей пришел в ужас, что позволил себе отвлекаться в такой момент, и впредь запретил себе подобные размышления. Бал, как и его хозяйка, был поистине прекрасным, но Матвей всегда был на стороне жизни и продолжал работать в прежнем режиме.

Правда, дома он обзавелся привычкой разговаривать сам с собой. Накопившимся внутри мыслям больше некуда было деться, а о том, чтобы поделиться ими с кем-то другим, не могло быть и речи. В лучшем случае ему посоветуют начать карьеру писателя, в худшем – отправят в психоневрологический диспансер, где ничем не смогут помочь. Каждый вечер Матвей рассматривал атласы анатомии человека, пытаясь понять, как мертвые на Балу могли выглядеть как живые. Его предок сказал, что его сердце не билось, но голова была ясной, как при жизни. Получается, все дело было в лимбической системе мозга и миндалевидном теле, отвечающем за эмоции. Но одной из гостей была его пациентка, у которой после аварии пропало чувство страха из-за повреждения этого самого corpus amygdaloideum. Сохранить любовь после смерти ей это не помешало. Другой мужчина умер, так и не вернув память после амнезии, но тем не менее танцевал со своей женой под звуки лиры.

Где тогда оставалось место той самой душе? Даже его коллеги-нейрохирурги не знали ответа на этот вопрос.

Сколько же было загадок. Возможно, иногда невесело посмеивался про себя Матвей, окончательно не сойти с ума и сохранять выдержку на работе ему помогали лишь гены Перуна. Анализы не выявили у него в крови ничего подозрительного ни через несколько дней, ни через несколько недель после Бала. Эффект от мертвой воды пропал незаметно, а негативных изменений ни в работе мозга, ни в памяти Матвей не замечал. Побывав на том свете, он вернулся обратно, ничуть не изменившись физически. Он сам был медицинским чудом.

Когда наступила годовщина смерти его отца, Матвей поехал на кладбище, взяв цветы и для могилы матери. Было невероятно странно смотреть на фотографии на надгробии и в то же время вспоминать их танцующими на Балу. Он очень жалел, что не всегда видел их такими же счастливыми и в жизни, но, по крайней мере, они не растворились в небытии, но обрели гармонию. Он никогда не был так рад, что ошибся.

В глупых ток-шоу у гостей часто спрашивают, что они испытывали, когда с их близкими случалось что-то ужасное. Среди самых популярных ответов были боль, бессилие, раздирающее сердце, даже близость конца света. Оказалось, что в противоположном случае все было куда спокойнее. Матвей не сдержал слез, положив цветы на мраморную крошку, но на смену восторгу на Балу к нему пришли тихая радость и облегчение, словно с его сердца сняли тяжесть, о которой он до сих пор не подозревал. Разумеется, была и печаль, но с ней он мог справиться. Он давно смирился с их уходом.

Прикосновения их пальцев отпечатались на его коже на много недель после Бала; улыбки, так похожие на живые, горели перед глазами, когда он засыпал. Чудо их встречи наполнило его силой, несравнимой с мертвой водой Смерти. Он встречал ее в операционной почти каждый день, но о ее человеческом облике позволял себе думать лишь дома. Пока изображение Ирия перед его мысленным взором было четким и ясным, Матвей пытался перенести его на бумагу. Рисовал он всегда хорошо, особенно дома, и гордился тем, каким получился терем Смерти рядом с освещенной огненными колоннами лестницей у причала. Неплохой вышла и комната, где они целовались. Но вот лицо девушки у него никак не получалось. То зеленые глаза были слишком маленькими, то острый нос слишком толстым. Матвей предположил, что это было частью ее магии. По крайней мере, в его мыслях ее портрет оставался четким и ясным еще много месяцев.

Когда он был совсем маленьким, то любил рассматривать картинки в книгах с мифами и легендами народов мира, которые отец дарил ему в детстве. Разумеется, там были истории и о смерти. Он помнил скелетов в плащах, с косой или часами в руках, вороном на плече, крыльями за спиной; жуткие темные фигуры, которые сидели на костяном троне или стояли посреди черной пустыни, скрывая лицо под капюшоном. Что там легенды: в Хеллоуин ему нередко приходилось осматривать скелетов и дьяволиц, приводя в чувство после неудачных танцев и вытаскивая пластиковые кости и конфеты из самых невероятных мест. И все же в его представлении у смерти не было ни лица, ни тела. До этого момента.

Наутро после первого весеннего полнолуния, когда прошел еще один Бал, Матвей вспомнил Смерть такой, какой видел ее в последний раз – озаренной пламенем камина со спины и смотревшей на него взглядом, в котором были вечность и тоска. Какая-то часть его допускала, что это могла быть ее маска или какое-то колдовство, подобное волшебной еловой веточке или мертвой воде. Кто знает, что могло быть скрыто в других комнатах ее дома; там вполне могли бы поместиться костяной трон и шкафы