– Нет.

– Тогда возьмешь мою.

Обглодав кости Полеи, Крев швырнул их в кусты и двинулся дальше. Наконец-то ему удалось утолить голод. Но надолго ли?

Боясь нового приступа голода, он поймал у оврага двух зверьков, похожих на крыс, придушил их, быстро ободрал мясо и сунул его, еще мокрое и сочащееся кровью, в зобный мешок – впрок.

Те, кого он преследовал, успели уйти далеко. Мальчишка, охотник, ходок и женщина добрались до межи на лодке. Рах и сопровождающий его богатырь тоже воспользовались рекой, доплыв до межи на маленьком обласе. Креву же пришлось преодолеть это расстояние по лесу, продираясь через кустарники и стирая лапы в кровь об острый валежник.

Потеряв следы врагов, Крев было забеспокоился, но у самой межи он снова отыскал их следы и двинулся за ними по пятам. Пробираясь по гиблой чащобе, нужно было постоянно держать нос по ветру. Лес кишел темными тварями, и некоторые из них были так же сильны, как Крев.

Крев не боялся лесных чудовищ, но обходил этих исчадий ада стороной, потому что не хотел терять время на схватку с ними. Однажды он почти наткнулся на стаю голодных оборотней, но ему повезло – твари располагались с наветренной стороны и не учуяли Крева.

Осторожно обойдя тварей, Крев устремился дальше, стараясь не потерять тонкий, едва различимый шлейф запаха, стелющийся за мальчишкой, Рахом и сопровождающими их людишками. Он успел пробежать еще несколько верст, когда желудок его свела голодная судорога, и он вынужден был остановиться, чтобы съесть отложенных про запаз зверьков.

Однако даже после этого голод не оставил его. Испытывая страшную досаду, Крев вынужден был сделать перерыв в гонке и заняться охотой, чтобы избавиться от чувства голода, совладать с которым было совершенно невозможно.

– Уф-ф… – Ставр убрал руки от костра и вытер потный лоб. – Жарко-то как стало. Прямо как в бане. Матушка Евдокия, а у тебя на подворье есть баня?

– Есть, – ответила Евдокия.

– Это хорошо. Я люблю париться. Особенно уважаю пихтовые веники. Бывает, простынешь да захвораешь так, что белый свет не мил. А зайдешь в баньку, похлещешься свежим пихтовым веничком – и хворобы твоей как не бывало. Да что там пихтовым – даже и жестским голиком похлестаться иногда в охотку.

Мальчик, голова которого лежала на коленях у матушки Евдокии, заворочался во сне и тихонько что-то забормотал.

– Чего это он? – нахмурившись, спросил Ставр.

– Тише. – Матушка отодвинула край платка, нагнулась и приблизила ухо к губам мальчика.

Послушала, затем выпрямилась и сказала:

– Говорит, что еще далеко.

– Чего далеко? – не понял Ставр.

– То, за чем мы идем, – ответил ему Глеб. Он внимательно вгляделся в лицо спящего мальчика. – Кажется, твой пасынок выздоравливает, Евдокия. Лицо его уже не такое землистое, как раньше, а кожа не такая сухая.

– Значит, мы идем правильно, – убежденно заявила матушка Евдокия.

Ставр поворочал палкой угли, затем вновь повернулся к Евдокии и сказал:

– Не пойму я – зачем тебе это?

– Что? – не поняла она. – О чем ты?

– Зачем тебе сдался этот плачущий бог? Ты красивая девка, тебе бы с парнями миловаться и детишек рожать, а ты все свое время отдаешь храму. Ну, не глупо ли это?

Евдокия нахмурилась, и Ставр поспешно добавил:

– Ты только не обижайся, я ведь не со злобы это говорю. Если я чего-то не понимаю – объясни.

Матушка Евдокия немного помолчала, хмуря брови и глядя на красные угли костра, а затем сказала:

– Я, Ставр, великая грешница. И мне всей моей жизни не хватит, чтобы замолить грехи.

Ставр усмехнулся.

– Что же ты такого сотворила, что твой плачущий бог не может тебя простить? – поинтересовался он. – Украла у кого-нибудь сладкий пряник?

Евдокия покачала головой:

– Нет.

– Тогда что?

Проповедница взглянула Ставру в глаза и тихо сказала:

– Я человека убила.

Ставр, взявший было в руку палку, чтобы снова помешать угли, замер с открытым ртом. Глеб тоже взглянул на девушку с удивлением.

– Как это – убила? – изумленно пробормотал Ставр. – Ты, должно быть, шутишь?

Евдокия отвела взгляд, привычным жестом поправила свой черный платок и покачала головой.

– Нет. Не шучу. Я много путешествовала, а в моравских лесах пристала к ватаге разбойников.

– Зачем?

Матушка Евдокия невесело усмехнулась.

– Уж больно мне глянулся их главарь. Стали мы с ним любовниками. И хорошо нам с ним было, Ставр. Так хорошо, что и словами не перескажешь. Но мало мне было одной любви, хотелось испытать то, что испытывает он. И стала я к нему приставать: «Поведай, – говорила, – как это – человеков убивать? Что при этом чувствуешь? Об чем думаешь?» Он все отшучивался, а мне эта мысль покоя не давала. И днем и ночью только об том и помышляла.

Евдокия замолчала, о чем-то задумавшись.

– А что дальше-то? – нетерпеливо спросил Ставр.

– Дальше? В ту ночь наша ватага напала на караван купцов, перевозивших византийское вино и огневое зелье. Отбили от каравана две подводы, а с ними двух купчиков. Ночью вся ватага пировала. Изжарили кабанчика, откупорили мехи с вином… Всем было весело. А к утру от вина и веселья совсем очумели. Тогда я и предложила – поставить к стене плененного купчика и метать ножи. Чей нож воткнется в доску ближе всего к купчику – тому три золотых солида поверх равной части от добытого.

– И что? – снова спросил Ставр. – Вы стали метать в него ножи?

Евдокия кивнула.

– Да. А пред тем заткнули купчику рот, чтобы не кричал. Трое бросили ножи. Ближе всех попал наш атаман, его нож срезал купчику прядь волос. Тогда я тоже взяла в руку нож… Весело мне было, а крови к тому времени я уже не боялась. Разбойники проливали ее ручьями. Я уже не отличала ее от водицы.

Матушка замолчала и снова о чем-то задумалась. Ставр подождал чуток, потом спросил:

– Что было дальше, Евдокия? Ты кинула ножик?

Она покосилась на Ставра и ответила глуховатым, полным горечи и раскаяния голосом:

– Кинула.

– И что ж – попала?

Евдокия покачала головой:

– Нет. Нож мой воткнулся в доску дальше других.

– Уф-ф… – выдохнул Ставр. – Так чего ж ты тогда сокрушаешься?

– Того, что купчик помер, – сухо проговорила Евдокия. – Помер с перепугу, как только увидел, что девка бросает в него нож.