Поворошив палкой угли, Евдокия заметила, что Глеб открыл глаза и смотрит на нее.

– Как ты, Глеб? – спросила она.

– Лучше, – ответил он.

– Расскажешь мне, как все случилось?

– Шел. Упал. Потерял сознание. Очнулся и – вот.

Евдокия покачала головой и с упреком проговорила:

– Зачем ты врешь? Ставр сознался, что ударил тебя мечом.

– Правда? – Глеб облизнул сухие губы. – Это я попросил его. Лопатка зачесалась… А сам бы я ни за что не дотянулся.

Матушка Евдокия нахмурилась и строго указала:

– Это не повод для шуток.

– Может быть, – согласился Глеб и огляделся. – А где Ставр?

– Ставр ушел.

– Как ушел? Куда?

– В лес. Сказал, что не сможет больше смотреть тебе в глаза.

Глеб хмуро сдвинул брови.

– Что ж… Это его выбор.

– Он теперь один, – сказала Евдокия. – Совсем один в гиблой чащобе.

– Он ходок, – напомнил Глеб. – И он отлично владеет мечом. Когда ходок один, он в большей безопасности. Ведо?мые – всегда обуза.

Евдокия посмотрела на тлеющие угли. Несколько секунд она молчала, а затем с горечью вопросила:

– Что же вы за люди, ходоки и охотники?

Глеб прищурил темные глаза.

– Непростые люди, это точно.

Он приподнялся и осторожно подвигал плечом. На лбу у него выступила испарина, а на скулах вздулись желваки. Глеб через силу улыбнулся и сказал:

– Видишь? Я уже могу двигать плечом. Еще полчаса, и я совсем оклемаюсь.

– Дай-то бог, – вздохнула Евдокия.

– Это все благодаря тебе. Ты отлично обработала и перевязала рану. – Глеб немного помолчал, поглядывая на красивое, задумчивое лицо своей спутницы, потом спросил: – Как мальчик?

– Все еще спит, – ответила Евдокия.

– Пусть спит. Сон исцеляет.

Евдокия с минуту молча глядела на угли, потом повернула голову и посмотрела на Глеба.

– Знаешь, что мне нравится в тебе больше всего? – неожиданно спросила она.

Глеб посмотрел на нее с удивлением.

– И что же?

– Ты всегда сомневаешься в том, что делаешь.

Глеб усмехнулся:

– Сомнение – это признак слабости.

– Нет, – возразила Евдокия. – Сомнение – это признак силы. Зло не ведает сомнений. Оно уверено в том, что делает. А добру приходится двигаться вперед на ощупь.

– Двигаясь на ощупь, можно разбить много ценных и хороших вещей, – заметил Глеб.

Евдокия кивнула.

– Верно. Но что делать, если добро со всех сторон окружено тьмой?

Глеб посмотрел на матушку Евдокию мерцающими глазами. Усмехнулся.

– Это вопрос с подковыркой, верно? Ты ведь знаешь, что делать.

Матушка Евдокия улыбнулась:

– Конечно. Нужно взять фонарь.

– И твой фонарь – учение Христа?

Она кивнула:

– Да. Но у тебя тоже есть свой фонарь, Глеб. Жаль только, что он не так ярок, как мой.

Глеб вздохнул и поморщился от боли в плече.

– Ох, матушка… – предложил он. – Лучше уж вздремни. Не люблю я эти разговоры.

Он протянул руку, взял несколько сухих палок и швырнул их в огонь. Пламя взметнулось вверх.

– А ничего, что мы развели костер в Гиблом месте? – неуверенно спросила Евдокия.

– Огонь везде одинаков, – сказал Глеб, – что в мангале, что в аду. А вот воду здешнюю пить не стоит.

– Почему?

– Слышала сказку про братца Иванушку, который выпил воды из лужицы и превратился в козленка?

– Ну.

– Это не сказка. Все это было на самом деле. Но произошло в Гиблом месте.

Евдокия несколько мгновений удивленно смотрела на Глеба, словно и впрямь поверила в его слова, затем улыбнулась.

– Горазд ты на веселую выдумку, Глеб. Ладно. Попробую и я отдохнуть.

Матушка опустилась на траву рядом со спящим мальчиком, закрыла глаза, и вскоре дыхание ее стало ровным и глубоким – она уснула.

Идти по лесной чащобе было тяжело. Рах и раньше проводил много времени на ногах в долгих переходах, но до сих пор путешествовать ему приходилось только по пустыням да по рекам.

Идти в темноте, с грузом, по дикому лесу – пожалуй, это было опаснее, чем плыть на утлом суденышке по бурной реке. Корни деревьев, ямы, упавшие стволы – все это норовило переломать Раху ноги. Еще опаснее были буреломы, ощетинившиеся острыми ветками. Не заметишь их во тьме, напорешься животом или боком – и, считай, конец.

– Ты уверен, что они были здесь? – время от времени спрашивал Рах своего спутника.

– Уверен, – отвечал Видбор, оглядывая землю, траву и ветки при свете берестяного факела, пропитанного горючей земляной кровью. – Они не прячут следы. К тому же идут с грузом, поэтому вынуждены часто останавливаться на отдых.

– Ты говоришь про мальчишку?

– Да.

– Что ж, надеюсь, ты прав.

И они продолжали путь. Порою Рах вдруг вспоминал, что лишился правой руки, и тогда он поднимал перевязанную тряпкой культю к лицу и с удивлением смотрел на нее. Боли он совершенно не чувствовал, а кровотечение давно прекратилось. Гиблое место лишило его руки, но хорошо «зализало» его рану.

Раху было не по себе от обступивших его со всех сторон деревьев. За каждым из них ему чудилась опасность. Буераки с ветками, которым не было конца, сбили и искололи ему ноги и вымотали из него всю душу. Так что, когда чащоба закончилась и впереди показалось обширное болото, Рах почти обрадовался.

Однако вскоре он убедился, что идти по болоту еще тяжелее: ноги увязали в мокрой траве и мху до колен. Кочки, твердые на вид, не давали ноге упора, и за полверсты Рах три раза падал лицом в холодную вонючую воду.

Слава богу, через час болото закончилось, и они опять вышли на твердую почву. А вскоре впереди замерцала свинцовым светом река.

У реки Видбор остановился и посветил себе факелом.

– Они были здесь, – сказал он.

– Откуда ты знаешь? – с сомнением спросил Рах.

– Их костровище прямо перед тобой, – прогудел Видбор, освещая факелом разметанные угли.

Теперь Рах увидел костровище и сам.

Продолжая освещать себе дорогу факелом, Видбор прошел несколько шагов, затем повернул за куст бузины и двинулся дальше. Рах молча шел следом за ним. Наконец воевода остановился, внимательно оглядел траву и поломанный рогоз и сказал: