– Дайте мне сотовый, – сказал Месснеру Симон Тибо, когда разговор с Мануэлем закончился.

– Они разрешили только один звонок.

– Мне наплевать, что они разрешили. Дайте мне этот чертов сотовый.

– Симон…

– Они смотрят телевизор! Дайте сюда сотовый! – Террористы оборвали в доме все телефонные провода.

Месснер вздохнул и передал ему сотовый:

– На одну минуту.

– Клянусь. – Он уже набирал номер. На шестом гудке включился автоответчик. Симон услышал свой голос, говорящий сначала по-испански, а затем по-французски, что их нет дома и они просят перезвонить позже. Почему Эдит не переписала сообщение автоответчика? Как это понимать? Он прикрыл рукой глаза и заплакал. Звук собственного голоса в телефоне казался ему невыносимым. Когда он замолк, раздался длинный глухой гудок. – Je t’adore, – сказал он. – Je t’aime, je t’adore[9].

* * *

Все снова разбрелись по комнате, вернулись в свои кресла, чтобы вздремнуть или разложить пасьянс. После того как Роксана вышла из комнаты, а Като вернулся к письму, которое писал сыновьям (ему так много надо было теперь сказать сыновьям!), Гэн заметил, что Кармен по-прежнему сидит в своем углу, но наблюдает теперь не за певицей или аккомпаниатором, а за ним. Переводчику стало неловко, как всякий раз, когда она на него смотрела. Ее лицо, казавшееся столь неуместно красивым, когда ее принимали за юношу, теперь как будто окаменело, даже дыхания было почти не заметно. Кармен больше не носила кепку. Ее большие темные глаза были устремлены на Гэна, словно она боялась отвернуться, словно, отвернувшись, признала бы, что разглядывала молодого человека до того.

Гэн, при всех своих лингвистических талантах, часто терялся, когда говорить надо было своими словами. Если бы господин Хосокава все еще сидел рядом, он бы мог сказать Гэну, например: «Пойди и узнай, чего хочет эта девушка», и Гэн пошел бы и узнал безо всяких колебаний. Иногда молодому человеку казалось, что у него душа машины и он способен приходить в движение только после того, как кто-нибудь другой повернет в нем ключик. Он отлично себя чувствовал на работе или когда был предоставлен самому себе. Сидя дома наедине с книгами или записями, он знакомился с языками, как другие мужчины знакомятся с женщинами: поначалу легкая непринужденная беседа, потом – страсть. Он разбрасывал книги по полу и поднимал по одной наугад: читал Чеслава Милоша по-польски, Флобера по-французски, Чехова по-русски, Набокова по-английски, Манна по-немецки, затем наоборот – Милоша по-немецки, Флобера по-русски, Манна по-английски. Это была игра, эстрадный номер, с которым он выступал перед самим собой; постоянное чередование языков поддерживало его ум в тонусе. Но совсем иное дело подойти к другому человеку, который неизвестно почему пялится на тебя с другого конца комнаты. Возможно, командиры правильно произвели его в секретари.

Тонкую талию Кармен обхватывал широкий кожаный ремень с заткнутым за него пистолетом. В отличие от бойцов мужского пола свою зеленую рубаху она содержала в чистоте, а дыра на коленке у нее была тщательно заштопана теми самыми черными нитками, которыми Эсмеральда зашивала вице-президентское лицо. Эсмеральда оставила катушку с воткнутой в нее иголкой на столике в гостиной, и Кармен, улучив момент, тайком сунула ее в карман. Ее обуревало желание поговорить с переводчиком с того самого дня, как она поняла, чем он занимается, но она не могла придумать, как при этом не дать ему догадаться, что она девушка. Но потом Беатрис решила за нее этот вопрос, секрет был раскрыт, и никаких причин тянуть больше не было – если не считать того, что спина у Кармен словно к стене приросла. Он ее заметил. Он тоже стал смотреть на нее – на этом все и застопорилось. Кармен не могла уйти из комнаты и в то же время была не в силах подойти к нему. Девушку будто парализовало. Она пыталась разозлиться, вспомнить все, чему учили ее командиры на тренировках, но одно дело – делать что-то во имя народа, и совсем другое – просить для себя самой. Она совершенно не умела ни о чем просить.

– Дорогой Гэн, – сказал Месснер, опуская руку ему на плечо, – я никогда не видел вас сидящим в одиночестве. Вам, наверное, иногда кажется, что все вокруг вас хотят что-то сказать и никто не знает, как это сделать.

– Иногда, – произнес Гэн рассеянно. Ему казалось, что, если он дунет в ее сторону, она поднимется вместе с потоком воздуха и просто улетит из комнаты, как перышко.

– Мы оба рабы обстоятельств, вы и я, – произнес Месснер по-французски, на том языке, на котором говорил дома, в Швейцарии. – Правда, «рабы» нехорошо звучит. Пусть будут «слуги». Слуги обстоятельств.

Он опустился на табурет у рояля и проследил глазами за взглядом Гэна.

– Мой бог, – произнес он спокойно, – неужели это девушка?

Гэн ответил, что да, девушка.

– Откуда она здесь взялась? Раньше здесь не было никаких девушек! Только не рассказывайте мне, что они нашли способ переправить сюда других своих сообщников.

– Она здесь с самого начала, – сказал Гэн. – Их здесь две. Мы в первое время их просто не замечали. Вот эта – Кармен. А Беатрис, другая, пошла смотреть телевизор.

– Как это мы их раньше не замечали?

– Очень просто, не замечали, и все, – пожал плечами Гэн, совершенно уверенный, что уж он-то заметил это давно.

– Я только что был в кабинете.

– Значит, вы снова не заметили Беатрис.

– Беатрис. А эта – Кармен. Ну и ну. – Месснер встал. – Тогда с нами со всеми что-то не так. Будьте моим переводчиком. Я хочу с ней поговорить.

– Но вы сами прекрасно говорите по-испански.

– Мой испанский хромает, и глаголы я спрягаю неправильно. Пошли. Посмотрите на нее, Гэн, она пялится прямо на вас! – Это было правдой. Кармен увидела, что Месснер направляется в ее сторону, и от ужаса не могла даже моргнуть, застыла как статуя. Она молилась святой Розе Лимской о том, чтобы та ниспослала ей благословенный дар невидимости. – Либо ей приказали не спускать с вас глаз под страхом смерти, либо она хочет вам что-то сообщить.

Гэн встал. В конце концов, он переводчик. Он сейчас просто пойдет и будет переводить для Месснера. В то же время он чувствовал в груди странное трепетание – похоже на щекотку, только щекотали Гэна изнутри.

– Столь замечательное обстоятельство – и никто ни слова! – не унимался Месснер.

– Мы все были заняты новым аккомпаниатором, – возразил Гэн, чувствуя, что с каждым шагом ноги у него все более слабеют. Бедра, коленная чашечка, берцовая кость. – Мы вообще забыли о девушках.

– Да, признаю, что с моей стороны было непростительным мужским шовинизмом считать, что все террористы – мужчины. В конце концов, мир уже не тот. Необходимо помнить, что девушки точно так же могут выбрать профессию террориста, как и молодые люди.

– А я не могу себе такого представить, – сказал Гэн.