Пацаны делали ему знаки, мол, смотри: чистит зубы, уже скоро не понадобятся!..

У меня в руке зажата щетка, острым концом наружу. Слышу: «Ты кого оглоблей назвал?» Набираю пену в рот и раздуваю щеки, если врежут – чтоб не так больно: «Ну, сам выбирай…» – «Что? Что там жуешь-то?..»

– Мальчики! А ну, что там за сборище?

Вдруг раздался крик!

Мы все оглянулись. В потемках пронесся трепыхающийся комок. Оставленная всеми девочка бежала к фонарю, отмахиваясь руками и мотая головой, словно мышь попала ей в волосы! Затем склонилась на свету, откидывая с лица на затылок длинные волосы. Они падали в беспорядке и были, правда, хороши…

Ночью я не спал, настраивался на завтрашнее раннее утро. Мысленно уже шел по росистой поляне за рекой, где оранжевым ковром цвели жарки. (Позже только нехоженая поляна и будет вспоминаться из всей этой истории.) Я представлял, как принесу букет, найду на террасе красные сандалии и положу на них цветы! А потом напишу письмо и подброшу без подписи, без намеков на всякие там подробности. Пусть сама отгадает! Нет, пусть сравнит мои слова с теми, что говорит ей другой. Не помню уже, во сне или из памяти всплыл ночной звук жестяной лампы: дзонь! Осыпались лепестки цветов, и опять было трудно дышать.

13

На следующий день художники отряда рисовали стенгазету. На двух сдвинутых кроватях разложили лист ватмана, цветные карандаши, кисти, листочки со стихами.

Активисты сочиняли сюжеты, смеялись, припоминая кому-то обиды. И я даже не сразу поверил, что вместе с нами была та самая девочка с летучей мышью в волосах вместо розы! Правда, цветы утром я не дарил, потому что проспал. Письма не писал, потому что их сочиняют в ответ, а я не слышал ни одного ее слова. Девочка и сейчас молчала, оставаясь странно равнодушной к нашей газете. А потом и вовсе легла возле ватмана, поджав ноги и закрыв глаза. Так уютно и тиранически лежат домашние кошки – всеобщие любимицы, изнеженные непомерной лаской.

На ватмане появились сосны, синяя лента речки, спальные корпуса, дети в красных галстуках, кривые надписи и ехидные стрелки. Похоже на пиратскую карту. Я рисовал и старательно отворачивался от девичьего бедра. Наконец, не выдержал: потянулся за резинкой и, будто бы случайно, задел ее согнутый мизинец.

Девочка вздрогнула. Резко поднялась, мельком глянув на меня, выражая на лице какую-то баснословную досаду! И еще скуку. Казалось, в одно мгновение она перетрясла всю мою душу, не найдя ничего нужного! И если раньше я сомневался в том, что не нужен никому в этом мире, то сейчас видел конкретный пример. И он был ужасен.

Я даже обрадовался, когда меня опять «вызвали»…

– Ну, идем поговорим!

Мы зашли за корпус. Встали один на один. А выяснять нечего! Ни он, ни я не успели сказать что-нибудь важное девочке с длинными волосами. Видимо, только эти слова можно защищать, чтобы победить! Стыдно признаться, но мысленно я уже отказался от борьбы. Я смотрел на соперника с нескрываемым любопытством: мы были одного роста, цвета глаз и волос. Теперь я на его стороне. И потому виноват перед той гордой девчонкой.

Половодье

1

После снежных зим ручей в деревне вспухал, поднимаясь до бревен моста, а поверх льда шла желтая вода, разъедая ноздрястую, рыхлую корку.

Бурный поток срезал ледяные наросты в извилинах русла; крутил воронки и терзал пену, разрывая ее в жемчужно-опаловые лохмотья. На своем пути ручей сносил хлипкие низкие мостки, словно сделанные из соломы, гнул и крутил их, ломая о камни и выбрасывая обломки в ивовые сети.

Как щепки песенного челнока!

Стоишь на мостике в половодье, и кажется, что плывешь на лодке – очень быстро! – по бурной реке. На берегу остаются куры с навозной жижей на желтых лапках; стадо лохматых овец с каракулевыми ягнятами, подтопленные бревна… Но вот лодка остановилась – по дороге идет мама, уже не любя деревню за грязь и за свои широкие неуклюжие шаги.

Своим утомленным видом она показывала, что приехала ради сына, и это единственное оправдание ее появлению в «этом» доме. Мама ревниво осматривала меня, выискивая что-то, уже разделяющее нас, и удивлялась моему глупо-счастливому существованию. Ее настораживало все: мое тихосаповое упрямство, моя терпеливая улыбка с хитрым прищуром. Даже деревенские веснушки глядели вызывающе, чего уж говорить о весеннем загаре на ушах и щеках.

Ускользнув из ее рук, слышал вдогонку: «Не лезь к собаке!» Во дворе обнимался с Шайтаном, сочувственно подскуливая ему, пока новые гости поднимались по ступеням крыльца: «Шата, нельзя!» И думал, что они видят мою смелость.

В летней кухне готовили праздничный обед.

Жаром дышала печь. Женщины в бабушкиных фартуках поверх красивых платьев носили в дом миски с рубиновым винегретом. А куры бежали за ними вслед, норовя клюнуть в цветочный бант на туфлях.

От множества собравшихся людей в доме не было видно окон. А темные лица на фотографиях вжались в стену.

Иконы на комоде задвинуты в угол. На потолке дрожит малиновая рябь от домашнего вина в стеклянных кувшинах. Лавки покрыты фуфайками и одеялами. На стуле для именинницы свернулась пушистым калачиком наша кошка.

– Проходите к столу! Гостеньки дорогие!

Степенно рассаживалась родня за длинный стол. И пока все смотрелись однолико-счастливыми.

2

Белый свет обливал накрахмаленную скатерть.

Перед дедом Егором и бабушкой Машей стояли хрустальные рюмки с солнечными пиявками. Гости выискивали свои стопки, скромно отодвигая пока тарелки.

Женщины накладывали салаты, прикрывая ладонью вырез платья – слишком заметна белая полоска на загорелой груди. У мужчин на затылках торчали вздыбленные волосы от снятой кепки.

Вначале застолье похоже на кучу сырого хвороста: то с одной, то с другой стороны пытались его разжечь шутками, раздуть тостами, упрямо морщась от первых стопок, как от едкого дыма.

Сосредоточенно и в который раз читал дед надпись на тарелке: «Общепит», похожую на подвядшую веточку укропа.

Бабушка чуть сморщилась, смочив губы водкой. На смуглых щеках выступил цыганский румянец.

Закусывали после первых стопок вяло: мол, неголодные, да и много всего на столе – поди разберись!

Гармонист потянул за ремень трехрядную подругу.

Жена остановила его:

– Поешь, а то потом некогда будет!

Но заголосили уже бабушкины подружки, не надеясь «опосля угнаться за молодухами».

Криво растянулись бордовые меха. «Скакал казак через долину!» – начинали старушки четко, раздельно и почти грозно. Отставшие ухватились вдогонку, побросав вилки: «через Маньчжурские края!»

Пели не щадя себя, с утомительным напором, мутным, как глинистая вода весной: и не напиться, и к